Крутцовские мастерицы. Окончание

 

Крутцовские мастерицы

Автор текста: Бусева-Давыдова И.Л.

Дочки - матери

Антонина Викторовна Го­релова старается повторять материнские узоры. Старая художница, например, рисует церкви по-своему: как будто в разрезе. Толстый желтый контур — это сечение стен, посредине на просвет виден колокол, а в куполах, как в бутонах,— маленькие сердцевинки. Такой прием восходит к древнерусской живописи. И Антонина Викто­ровна делает похоже, а получается по-другому. Храм на рисунках ее матери — четкий и строгий. Треугольник и квадрат — вот его основа. И выло­жен он будто из детских кубиков. А у нее все округлилось и покосилось: не кубики, а тесто или даже подтаявший торт с кремом оплыл и просел на ее кубышке. А рядом этот же храм разделился на три отдельные башенки, каждая из которых построена из кругов.

Цветы свои Антонина Викторовна штрихует, как мать научила, но на вид они — обычные крутцовские розы. Иногда пытается мастерица нари­совать разрезной цветок-ракету, но выходит со­всем не то. А вот домики у нее интересные, свои. Кровля у них, как и положено, двускатная, на каждом торце — по фронтону. Но мастерица захо­тела показать нам оба торца сразу, и домики словно выгнулись: вспучилась крыша, искриви­лись стропила (Стропила — наклонные жерди, на которые кла­дется кровля). Не дом, а гармошка!

И матрешки Антонины Викторовны не похожи на материнские. Мария Федоровна лица рисует озорные да удивленные, как будто матрешка напроказила и сама теперь изум­ляется: «Что же это я наделала?» А матрешки ее дочери сердитые, глаза у них вытаращенные, губы надутые: «Не нравишься ты мне, покупа­тель! Иди себе подобру-поздорову!»

А рядом — глаза прищуренные, удлиненные, губки бантиком: «Я вам нравлюсь?» Это матрешки дочери Антонины Викторовны-Нади: нежные, приветливые, брови тонкие, рес­ницы — как опахала. И цветы на фартуках тоже нежные: контур у них волнистый, на лепестках будто мокрые блики лежат, словно выглянуло солнышко после дождя и осветило цветочную клумбу. Это потому, что Надя закрашивала свои цветы в два приема: сначала все покрыла блед­но-розовым, потом сверху еще раз прошлась алым, карминным, оранжевым. А кое-где она специально оставила незакрашенным первона­чальный розовый фон. Он-то и производит впе­чатление влажных бликов, а заодно и придает подвижность рисунку. Ведь блик свободно пере­мещается по поверхности предмета; вот сейчас ветер качнет цветы — и заволнуются, побегут скользящие отблески...

Хороши Надины матрешки, но лучше всех - ее королева. Стройная, статная, с маленькой головкой, одета она в пышное платье с широ­кими рукавами, с длинной, усеянной цветами юбкой. Тяжелая цепь на шее сдвинулась в сто­рону, пушистый веер застыл на груди, как дико­винный букет.

Воротник у королевы красный, платье жел­тое, цепь ярко-розовая, веер оранжевый, а по юбке пущены холодные зеленые листья. Каж­дый цвет загорается еще ярче от такого со­седства, словно не розы с земляникой, а китай­ские фонарики светятся среди листвы. И правда, похожи венчики Надиных цветов на абажуры, а золотые серединки — на лампочки. Да и смотрят они вниз, как положено фонарикам, а не стре­мятся кверху, как цветы ее бабушки. Поник, опустился Надин букет, но от этого еще нежнее стал облик королевы, еще горделивей сидит на плечах ее точеная головка.

Надя еще и большая выдумщица. Взяла как-то раз и нарисовала на яйце огромного быка: рога красные, морда белая, туловище желтое, и к тому же весь в разноцветных тычках. Загривок у быка как гора, рога полумесяцем, а глаза — чело­веческие. Наверное, такому вот быку Апису поклонялись в Древнем Египте. На следующем яйце — девица-красавица, в сарафане да кокошнике. На груди у нее птички ягоды клюют, у ног петух примостился. Кто она — языческая богиня? А вот еще одна, с желтым бантом да с корзиночкой. Вот ребеночек маленький, а вот кот-коток, полосатый хвосток. Может, это Надя свою семью нарисовала?

Есть у Антонины Викторовны двоюродная сестра — Анна Федоровна Субботина, а у нее три дочери — Маша, Нина и Надя. И все рисуют. Старшая, Маша, полюбила масляные краски: встают под ее кистью белокаменные храмы, расцветают розово-сиреневые закаты. А ее сестренки предпочитают стародавний анилин.

Нина и Надя — близнецы, а рисуют по-раз­ному. У Нины узор аккуратный: это ее матрешка в сарафане похвалялась перед другими. И еще Нина любит, чтобы цветы получались как живые. Помните малышку-матрешку в зеленом платочке, с колючей розой на переднике? Это ее работа. Рисует Нина и тюльпаны, и гвоздики — совсем как настоящие. Даже если рождается под ее кистью фантастическая крутцовская роза, все равно похожа она на реальный цветок — только не на розу, а на бессмертник. Нинины грибы-копилки — лесные мухоморы. Стоят себе в зеле­ной травке, а к шляпкам прилипли у кого цве­ток, у кого сережка березовая, а то и целая веточка с жуком или с гусеницей.

И все же Нина не копирует природу. Ее цветы ярче, сочнее, красочнее настоящих. Пред­почитает она не черную, а цветную штриховку: по розовому лепестку штрихи темно-розовые, по алому — красно-коричневые, а по желтому — оранжевые. Наносятся они не пером, а кистью и получаются поэтому более толстыми и мягкими. Зеленые листья Нина получает сочетанием зеле­ного, голубого и желтого. Там, где перекры­ваются голубой и зеленый, получается холод­ный, «теневой» цвет. Голубой и желтый дают чистую зелень, а желтый и зеленый — теплую, словно прогретую солнцем. Да еще то по сред­ней жилке листа, то по краям его остаются жел­тые полоски —красиво!

Надя пользуется почти теми же приемами, но все делает шире, размашистей, живописней. Толстые цветные штрихи у нее сливаются в пятна, интенсивность цвета нарастает: на жел­тый фон ложатся оранжевые всплески, поверх них — вишневые, а рядом пронзительно светится фиолетовая сердцевинка. И тут же заявляет о себе соседний цветик-семицветик: ярко-голубой, фиолетовый, зеленый и желтый.

Нина дает цветам свободу, аккуратно накла­дывает их друг рядом с другом на пустом фоне передника. Надя стремится заполнить все поле, не боится перекрыть один венчик другим. Нина выписывает цветочки-лепесточки, Надя работает пятном, крупным, декоративным. Нинины цветы не шелохнутся, словно засушенный на зиму букет. Надины цветы всегда кажутся потрево­женными ветром. Нинина палитра сводится к нескольким любимым тонам — розовому, жел­тому, оранжевому, реже — красному и зеленому. Надя щедро кладет ультрамариново-синий и ярко-фиолетовый, очень редкие в живописи Крутца.

Лучшие Надины вещи — это маленькие ше­девры декоративного искусства. Прекрасна глу­бокая миска, где на розовое дно брошена ветвь золотисто-коричневых ягод, а по бортику зави­вается венок из синих цветов и красной рябины. Не уступает ей и яйцо с земляникой и ежевикой: художница столкнула вместе алый цвет — начало спектра — и фиолетовый, его конец. Напряжение, возникшее между этими цветами, так велико, что окрашенные поверхности, кажется, начи­нают вибрировать: покрывается густой рябью ежевика, вскипают точками-пузырьками земля­ничные ягоды.

Но все-таки самый замечательный колорист в этой семье — мама. Она к тому же и главный ма­стер пейзажа — дочки предпочитают цветы. А Анна Федоровна с удовольствием рисует домики, церквушки, мельницы, колодцы, сол­нышко и тучи, зорьку и дождь... Вот на фоне розовеющего неба машет пестрыми крыльями мельница, косяком тянутся птицы, висит на дереве пустой скворечник. Осень? Но буйно цве­тут цветы по берегам тихой речушки, зеленеют деревья, ярко светит красное солнышко. Оно красное, лохматое, очень добродушное и привет­ливое. Лето? Но почему пожелтела трава и из трубы синим столбом тянется кверху дым?

  

А на другой картинке одновременно светят солнце, месяц, да еще и звезды в придачу. День это или ночь? Ясная погода или пасмурная, если нарисо­вано солнце, тучи и дождь сразу?

Может быть, Анна Федоровна Субботина не умеет рисовать? Нет, она умеет больше: умеет вместить весь мир в пределы своего рисунка. Потому всю поднебесную красоту и рисует она на своих яичках и коробочках. Может нарисовать цветок больше дома и пшеничные колосья выше деревьев, чтобы мы хорошенько их рас­смотрели. Нисколько не задумываясь, положит на желтый песок гирлянду румяных яблок, потому что они ничуть не хуже цветов. На одной коробочке изобразит несколько раз солнышко — над каждым домиком, чтобы всем было одина­ково тепло и светло.

А вот людей на ее рисунках не увидишь. Это мир, приготовленный для нас. Для нас в нем растет хлеб и топятся печи, нас ожидает бадья у колодца, нам перекинуты мостки через обмелев­шую речушку. Разве мы не хотели бы посе­литься в этом домике с зеленым фасадом, алым фронтоном и синей крышей, что стоит над рекой на золотом песке? Разве нас не тянет на траву, в тень густых белоствольных берез? Не наш ли это мир, такой родной, такой русский? «Мир вхо­дящему» — вот неписаный девиз народной художницы, поэтому так приветливы ее безлюд­ные пейзажи.

А цвет... Более трехсот лет назад приехал на Русь ученый грек Павел Алеппский. Путеше­ствовал он неторопливо, любовался русским пейзажем, записывал: «Вот поле спелой желтой ржи, поле зеленой пшеницы, еще большее поле белых цветов, поле синих цветов, поле желтых и иные — услада для взора!»

Вот эту суть русской природы и передает художница в своих росписях. Пусть трава сли­шком зелена, а песок чересчур золотист, пусть не бывает у нас такого кобальтово-синего или ярко-розового неба, таких фиолетовых туч и голубых речек — главное, чтобы пейзаж действительно был «усладой для взора». И этого главного ма­стерица добилась. Глаз не оторвешь от ее пере­ливчатых, радужных церквей, веселых избушек, многоцветных калиточек. Бежит вдаль желтая дорожка, в домике на горке светятся окна, на двери нет замка — входите, пожалуйста!

 Спасибо вам, Анна Федоровна, за пригла­шение и за ваше удивительное искусство. Но мы спешим дальше — к Анне Дмитриевне Винокуровой, ее дочери Любе и невестке Лене.

В семье Винокуровых главная художница — Лена. Родилась она не в Крутце, а в соседней деревне, где рисованием никто не занимался. Не брала в руки перо и Лена, пока не посватался к ней Толя Винокуров из Крутца. А как переехала она к мужу, свекровь строго сказала: «Сама я рисовать не горазда, а ты давай-ка учись». И Лена стала учиться писать прямо на «деревяш­ках», как называют свои изделия жители Крутца.

Крутцовские розы молодая мастерица освоила быстро. Получались они у нее некруп­ные, частые, густо покрытые тонкими, будто волосяными штрихами. Труднее было научиться распределять их по изделию — цветы сбивались в кучу, оставалось много свободного фона. Но уже и тогда было ясно, что Лена станет одной из лучших рисовальщиц Крутца.

Сейчас она уверенно распределяет цветочные головки по белому полю. Эта вверх, эта вбок, эта вниз... Пустое место займут бутоны — худож­ница не любит рисовать листья, поэтому ее букеты получаются очень насыщенными. Цветов на фартуках матрешек многовато, но малочис­ленность листьев, то есть зеленого цвета, спо­собствует объединению композиции, строя­щейся обычно всего на двух цветах — красном и желтом или красном и синем.

Кстати, раскрашивает Ленины матрешки Анна Дмитриевна.

Это она придумала удиви­тельную по силе цвета рыжекудрую красавицу в синем платке, по которому разбросаны красные розы с желтыми листьями. На рукавах матрешки соотношение цветов меняется, но триада остается прежней: желтый фон, красные цветы и на этот раз синие листья. А на фартуке безраз­дельно господствуют красный и синий с ред­кими островками желтого. Красный, желтый, синий — основные цвета спектра, смешение кото­рых дает все остальные. Пронзительная чистота колорита, предельная насыщенность и удиви­тельный лаконизм выделяет винокуровских матрешек на любом прилавке.

А вот еще сюрприз: густо-розовая коробка с розовыми бутонами. Розовое на розовом — как это возможно? Оказывается, не только воз­можно, но и красиво. А если добавить сюда домики, составленные из четырех ярких плос­костей—желтой, красной, голубой и опять-таки - розовой, да еще нарисовать удивительные жел­то-синие деревья, да еще покрыть розовый фон крупными синими тычками, то получится... Получится коробка Лены Винокуровой — только ... и ничья больше. Ни у вас, ни у меня так не выйдет — с таким чувством цвета надо родиться, - родившись, попасть еще в Крутец.

Самые неожиданные цветовые сочетания — желто-зеленое на фиолетовом, синее на желтом, зеленое на голубом — у Винокуровых получаются не режущими, а радующими глаз. Самые неожи­данные композиционные построения: с опроки­нутыми домиками, висящими деревьями, пики­рующими сверху вниз лодочками — выглядят у Лены естественными и органичными. Белое поле будущего рисунка — это ее собственность, которой художница распоряжается как хочет — так же, как это делают дети.

Зеленая лента, пересекающая розовый овал на боку яйца почти вертикально,— это река, плы­вущие по ней утки словно подвешены вниз голо­вами. Если попытаться исправить положение, то домик и мельница окажутся лежащими на боку, а яйцо придется держать макушкой вниз. Если же поставить его как полагается, то не только уточки и домики не примут надлежащую позу, но еще и солнце будет светить снизу вверх.

О чем думала художница, расписывая это яйцо? Наверное, о том, что оно круглое и что нам интересно будет крутить его в руках. Совсем как в старой песенке: «Крутится, вертится шар голубой...» Оно ведь и вправду голубое — как земной шар. У него тоже есть полюсы — два цветка, есть и экватор — линия стыка посере­дине. Мы знаем, что люди на другой стороне земного шара ходят по отношению к нам вверх ногами, и не удивляемся. Так что же удивитель­ного в Лениных рисунках?

Любит она рисовать несерьезные вещи. Мед­ведь с Машенькой — это ее «фирменный» сюжет, он изображен и на коробках, и на копилках. Девочки собирают грибы и цветы, петушки клюют яблоки, лошади тащат сани —все персо­нажи немного игрушечные. Грибы похожи на большие зонтики, яблоня —на веер, а собачка — на коврик: иначе зачем ей оборочка по краям?

Но тем не менее отношение к рисованию у молодой мастерицы самое серьезное: компози­цию она продумывает заранее и часто выбирает наиболее классический, симметричный вариант. Нельзя не залюбоваться на крышку уже виден­ной нами розовой коробки. Рисовать на такой крышке очень трудно — мешает шишечка в центре. Но Лену это не смущает. Шишечка у нее растет прямо из округлого пышного куста; по бокам от куста стоят одинаковые домики, а внизу на реке покачивается кораблик. На маленькой коробке она распорядилась по-дру­гому: отчеркнула с двух сторон два сегмента — берега, а между ними перекинула мостики. А на другой — нарисовала по домику и по курочке, друг напротив друга, словно кружатся они на нескончаемой карусели. И так и эдак красиво!

А у дочери Анны Дмитриевны, у Любаши, рисунок мягкий, прозрачный, кое-где кажется даже пустовато, особенно если сравнить с «мно­гонаселенными» изделиями Лены. Фон у Любы белый или бледно-розовый, почти что блек­лый,—опять-таки по сравнению с игрушками Лены. И цвет не такой чистый, и краски другие, и никаких зверей она на свои поделки не допус­кает. Зато если Люба постарается, то, глядишь, и Лена позавидует: не суметь ей расписать яйцо такими цветами! Крупные, сочные, пышные!

СЕСТРИЦЫ-МАСТЕРИЦЫ

А с сестрами Антониной Федосеевной Вилковой и Марией Федосеевной Масягиной мы уже знакомы. Помните матрешек с двойняшками? Не похожи матрешки друг на друга, не похожи и сестры. Антонина Федосеевна — маленькая, худенькая, молчаливая, Мария Федосеевна — крепкая, цветущая, улыбчивая и поговорить любит. Антонина Федосеевна рабо­тала раньше на фабрике сувениров, а ее сестра — художница от природы.

Фабричная школа не прошла для Антонины Федосеевны бесследно: мастерица усвоила там особую чистоту и правильность рисунка, некото­рые приемы письма.

Однако стандарт, которому обязаны следо­вать художники фабрики и который со временем отмечает их работы, у Антонины Федосеевны ушел куда-то в невидимую основу ее искусства. Фабричное ремесло стало как бы подводной частью айсберга, а на вершине его оказалась... сказка.

Антонина Федосеевна Вилкова, пожалуй, самая «сказочная» мастерица Крутца, хотя никогда не рисует сказочных сюжетов. Она пред­почитает писать цветы да изредка — пейзажи. Но что такое настоящая волшебная сказка? Это мир «улучшенный» против реального: кони там — богатырские, яблоки — золотые и серебряные, герои — молодые и красивые. Это мир четкий и ясный: черное там есть черное, а белое — белое. И, наконец, это мир неожиданных превращений: лебедушка может обратиться царевной, а заяц — заговорить человеческим голосом.

    

Матрешки Антонины Федосеевны, как сказочные принцессы, — сплошь красавицы. Одеты они в сказочно богатые наряды, расцвеченные необыкновенными цветами. Художница так искусно размещает цветы на гибком стебле, что ни один лепесток не теснит соседний. В жизни так, конечно, не бывает: только в сказках сюжет вьется с такой же затейливостью, как стебли на рисунках художницы, и события его настолько же продуманы и логичны, как и расположение цветочных головок.

А что касается превращений, то разве коты и зайцы Антонины Федосеевны не полупревратившиеся (или недопревратившиеся) деревянные человечки? Иначе почему у них такой человече­ский взгляд, такое осмысленное выражение лица про этих зверюшек никогда не скажешь, что у них морды)? И случайно ли на подоле одной королевы нарисованы лебеди — может, она уже на наших глазах превращается в Царевну-Лебедь?

 

 Роспись Антонины Федосеевны сказочна по самому своему духу. Она красива, затейлива, определенна и искусна, как сказка. А впрочем, она и есть сказка — сказка о Красе Ненаглядной, о красоте, рождающейся на наших глазах.

Если бы пришлось в одном слове опреде­лить существо таланта этой мастерицы, надо было бы выбрать слово «сказочность». А если бы потребовалось определить искусство ее сестры, пришлось бы сказать: «Щедрость». Щед­рость во всем — в форме, цвете, в сюжетах.

Мария Федосеевна как из мешка высыпает — да и вправду ведь из мешка! — своих птичек, белок, домики, яблоки. Никто, кроме нее, не нарисует такую Спасскую башню, словно сколоченную из разноцветных досок: не итальянец строил ее московскому князю, а мастерил для нас с вами плотник Крутца. Никто не сочинит такого кота — фиолетового, усатого, сердитого. «Лицо» у него не менее человеческое, чем у кота ее сестры, но характер совсем другой. Кот Антонины Федо­сеевны — волшебный: вот такой же мурлыка, наверное, сидел на цепи у Лукоморья да расска­зывал сказки.

А этот и на кота-то не очень похож: «Ах ты зверь, ты зверина, ты скажи свое имя! Ты не смерть ли моя? Ты не съешь ли меня?» А он, кажется, сейчас ответит басом: «Да, я смерть твоя! Да, я съем тебя!» И съест...

Фрукты-ягоды у Марии Федосеевны всегда невероятных размеров. Уж если растет у домика яблоня, то яблоки на ней такие, что упадут — крышу проломят. И плодоносят эти деревья буйно: листьев почти не видно, одни ягоды да яблоки. Рождаются под кистью художницы поразительные гибриды — ствол у дерева березо­вый, на ветках растут яблочки, а листья — как у дорогого оранжерейного растения каладиума: по краям зеленые, а в середине ярко-розовое пятно. Лист не лист, овощ не овощ, цветок не цветок... А видали вы виноградину крупнее арбуза?

У Марии Федосеевны таких сколько угодно! Смотришь на изобильные яблони, на сказоч­ный виноград — и вспоминаешь старинные легенды. Послал будто бы однажды пророк Моисей двух юношей посмотреть: плодородна ли земля, к которой они приближаются? И вер­нулись они с виноградной кистью, такой огром­ной, что нести ее пришлось вдвоем. Наверное, виноград Марии Федосеевны — того же корня. А может быть, он от тех виноградных гроздьев, которые вырезали да золотили русские мастера по дереву в XVII веке? А может, такой виноград хотел вырастить отец Петра I, царь Алексей Михайлович, в своем саду, когда наказывал пос­лам: «А еще привезите для нашего обиходу лозы виноградной да шелковицы»? Ну, а яблони Марии Федосеевны — это воплощение древа Жизни, цветущего, растущего, укрываю­щего весь мир своей сенью.

Щедра художница и на другие выдумки. Стала она вдруг рисовать яйца... «двухэтаж­ными»: в нижней половине деревья и домики — и в верхней тоже. В расположении они чере­дуются: стоит наверху домик, а под ним — земля­ника, по сторонам от земляники еще два домика нарисованы, а над ними — брусника да цветы. Три домика — треугольник, три растения —тоже; один треугольник вверх обращен, другой книзу. Устойчивым выглядит рисунок, гармоничным.

А еще она придумала посадить свое чудо-дерево яблоню в горшочек, будто вправду под­смотрела его в царском саду. Такие деревья в вазонах попадаются у нас на старинных израз­цах1 и часто встречаются в украинском народном искусстве. От Крутца до Киева не близко, но все же корни у России и Украины общие — поэтому и деревья из них растут похожие.

Обладает Мария Федосеевна удивительным чувством цвета. Очень любит бледно-оранже­вый — он у нее служит и фоном, и окраской цве­тов и предметов. Только она могла так красиво написать оранжевое одеяло младенца на оранже­вом сарафане матрешки-мамы. Чтобы отделить одно от другого, мастерица подложила под одеяльце желто-зеленую оборку, а головку ребенка окутала, как двойным кольцом, сине-розовым капором. На рукавах художница от­черкнула сине-розовые манжеты, плечики покрыла розовым, а поверх положила синие цветы.

Так завязался главный узел цветовой компо­зиции: синее — розовое — оранжевое. В верхней части матрешки ему отвечает вишневый платок из смешения синего и розового цветов и яркая желто-сине-розовая оборка, внизу —пышный розовый букет с громадной оранжевой розой посередине. Кажется, что сделано все на скорую руку —тут линия не доведена до конца, здесь краешек не закрашен, но небрежное, казалось бы, движение кисти рассчитано почти с матема­тической точностью, а цвет продуман до послед­него пятнышка.

Мария Федосеевна Масягина — художница-универсал: она применяет и анилин, и масляные краски, и цветную технику, и черно-белую — монохромную. Вот три ее кувшина. Первый — с анилиновыми розами по голубому фону. Пламе­неют оранжевые ромашки, тронутые в центре и по краям густо-оранжевыми мазками, перели­вается желто-зеленым сердцевинка розы — масте­рица полностью использует традиционные воз­можности анилина.

 

Второй кувшин — масляный: фон у него белый, глухой, а сверху опять-таки розы, ромашки, земляника. Но если в анилино­вой технике краски растекаются, образуя равно­мерно окрашенную гладкую поверхность, то масляная роспись показывает фактуру мазка. Несколько взмахов кисти —и получается пери­стый лист, округлое движение —линия контура. Масляный кувшин динамичнее: нацели­ваются вверх листья, крутятся, как шутихи на фейерверке, розетки ромашек. А общая система росписи на обоих кувшинах одна: красным закрашено сверху и снизу, три цветных кольца, как три обруча, положены в местах сопряжения форм. Цветы поменьше закручиваются вокруг горлышка, цветы покрупнее, соединенные побе­гами земляники, лежат на тулове сосуда. Третий кувшин —черно-белый, но ничуть не уступаю­щий красотой двум первым, многоцветным. Сочно круглятся на нем цветы и бутоны, тянут­ся-летят друг за другом веточки, будто полегли они от стремительного вращения кувшина.

МОЛОДЫЕ ХУДОЖНИКИ КРУТЦА

Расписывает Мария Федосеевна изделия уже давно. А ее тезка Маша Алиханова — художница молодая. Работает она вос­питательницей в детском садике, и у самой под­растают две дочки — Лена и Оксана, будущие мастерицы. Наверное, поэтому так любит Маша детские сюжеты.

«Тили-тили-тили-бом, загорелся кошкин дом! Кошка выскочила, глаза выпучила». Видите, и вправду выпучила! А вот и курица бежит с ведром, заливает кошкин дом. В самом деле заливает: видно, как через край ведра вода льется. Да и как такой дом не заливать? Крыша у него крыта цветной черепицей, бревнышки фио­летовые, пазы желтые, розовые ставенки распах­нуты, наличники кружевами на стенах лежат. Под стать дому и хозяйка — с бантом на шее, в нарядном сарафане да передничке.

Но Машины коты-копилки еще лучше.

Черным проложены листья, черным показана шерсть, на яркий бант бро­шены черные тени, а у роз почернели лепестки — только по краю осталась розовая полоска. И представьте, получилось красиво! Может, не зря мечтают о черной розе садоводы?

Строгость, суровость придает росписи чер­ный цвет. Но по контрасту с ним еще нежнее кажется розовый, еще глубже — синий. Словно шерсть завивается, брови щетинятся, усы копьями торчат. Глаза у котов зеленые, а веки подкрашены синим, как у городских модниц. Губы красные, подведенные, рот открыт. Надеты на котов цветные фартуки — один дру­гого краше.

Рисует художница уверенно, контур у нее толстый, черный. И стал он не просто контуром, а цветом — главным во всей цветовой гамме атласные, блестят обведенные черным контуром лепестки на яйце-матрешке, светятся желтые тычинки на черной сердцевине. Хоть и не бывает у настоящих цветов черной каймы по краям, а Машины цветы все равно как живые! Недавно Маша ездила в Городец на Волге, побывала в училище, где обучают знаменитой городецкой росписи, и привезла оттуда новый цветочный узор, какого в Крутце раньше не рисовали. Трудно даже описать, на что эти цветы похожи — на ювелирное украшение? На деталь архитектуры? Середина у них точь-в-точь древняя чаша-братина, обработанная «лож­ками»—выпуклыми полосами. По краю — жест­кий венчик, а на лепестках — кружки. Еще и две оборки с каемками мастерица нарисовала — по ее обыкновению, черные. Фон желтый, цветы да листья красные, оранжевая земляника —что это, воспоминания о золотой Хохломе? Но узор-то не хохломской и техника старая, майданская.

  

Привьется ли новый узор в Крутце? Сама Маша уже его изменила — отказалась от желтого фона ради привычного белого. А значит, при­шлось и изменить набор красок — добавить побольше зеленого, пустить кое-где синий. Ее подруга, Аня Юртова, сделала фон зеленым и цветы на нем нарисовала розовые — о видом такие же, как у Маши. Посмотрим, что-то при­везут нам на следующий год крутцовские масте­рицы?

Хороши у Маши матрешки. Цветочные фар­туки сидят на них как-то особенно ладно, косы у них толстые, кудри аккуратно расчесаны. А по подолу то речки текут да дома стоят, то лебе­душки плавают. Поневоле вспомнишь старую сказку: как пошла царевна плясать, махнула пра­вым рукавом — разлилось озеро, махнула левым — поплыли по озеру лебеди. А лебеди-то не простые — розовые, в коронах, и один в клюве цветок держит.

Но сказочная царевна — это сама Маша. Мах­нет волшебной кистью вправо —вот и домик стоит, махнет влево —лебединая шея выгнулась. Захочет — пойдут плавной поступью короли с королевами, захочет —Маня с Ваней встанут на прилавке. Ваня в фуражечке с лакированным козырьком, подпоясан поясочком с кисточками, а Маня хоть и в короне, но все равно на прин­цессу не похожа: сразу видно, что родом из Крутца.

Если у Маши рисунок энергичный, муже­ственный, то у ее ровесницы Нины Штырковой — мягкий, нежный, женственный. Контуры у нее текучие, сглаженные, тени не черные, а цветные — того же цвета, что и предмет, но только погуще. И любимые краски у нее голубая да розовая. «Он смотрит на мир сквозь розовые очки»,— говорим мы о неисправимом оптимисте. «Голубые мечты!» — так мы называем беспочвен­ные мечтания. Прекрасное, но несбыточное — вот что такое голубое и розовое. А в Нининых росписях мечты сбылись.

Вот самовар — невысокий, округлый, так и просится в руки. Яркие розы цветут на его тулове, фантастическими опахалами лепится друг к другу земляника, стоят вокруг голубые чашечки. Вот кот — опять-таки с розовыми розами, а на шее вместо банта — голубой галстук. Прекрасны Нинины яйца —на ярко-голубом фоне сидит розовая птица, светясь, словно дра­гоценный камень. А вот, наоборот, розовый фон, и летит по нему голубой голубь. По краям голу­биные перышки потемнее, к центру светлеют, будто переливаются на солнышке.

Грызет шишку розовая белка. Ну, это еще не диво: розовый не так уж далеко ушел от рыжего — природного беличьего цвета. Но вот ее голубая сестра. Куда там до нее голубому песцу — разве что павлин сравнится с ней своим оперением! Конечно, художница знает, что голу­бых белок и розовых голубей не бывает. А ведь хорошо, если бы они были? Вот и дарит она нам свой небывалый зверинец.

Однажды привезла Нина на московский рынок всего четыре матрешки. Но расписаны они были так, что ставь хоть всех сразу на вит­рину в музее народного искусства. Мастерица выбрала смешанную технику: платье у матрешек анилиновое, платок маслом написан, а по анили­новым цветам да листьям положены масляные штрихи. И масляные краски, и анилиновые у нее одинаково ярки, но они не смешиваются. Масля­ный узор словно вышит на анилиновом фоне: вытканы красные, синие и зеленые полоски по желтой кайме платка, простеганы серебристо-седые жилки на цветах, золотистые — на листьях.

Главное здесь — любимые цвета художницы: розовый да голубой, но розового больше. Поэ­тому и матрешки получились веселыми, праздничными. И не только с лица, но и со спины. Мало того, что свисают у них ниже пояса тяже­лые рыжие косы, что пестрят платки диковин­ными цветами,— еще и платья сзади расписаны зелеными листьями да синими ягодами!

Со всеми художницами Крутца в этот раз мы познакомиться не успеем. Вот застенчиво улы­бается Анастасия Федоровна Рожкова: «Да рисо­вать-то я не умею... Вот дочка у меня наводит хорошо». И правда, Наташа — мастерица прекрас­ная: она создала свой вариант цветочного стиля, со своими розами и ромашками, своим сочетани­ем красок. Если увидите симпатичную матрешку с веночком вокруг платка, знайте: это Наташина! Но не хуже и матрешки ее мамы, тоже как будто застенчивые, с растерянным выражением лиц, не знающие, куда девать руки: прижали их к животу, словно скифские идолы. Даже цветы и ягоды на фартуках у них какие-то робкие, словно спрашивают друг у друга: «Я вам не помешаю?» А одна матрешка совсем засмущалась: у нее волосы почему-то оказались не рыжие, как у сестриц, а розовые! Зато с лиловым платком очень красиво.

Как умолчать о Раисе Дмитриевне Юртовой — всегда приветливой, радушной? Замеча­тельные пейзажи рисует она, чудесных курочек наводит. А дочка ее, Ниночка, может нарисовать что угодно: смешного Чебурашку, хитрую лисицу, матрешку с младенчиком. И цветы у нее красивые, яркие, и роспись ложится умело. Вот какой чудесный кувшин она разрисовала: на розовом розовые же цветы, а меж них зеленые круги-клейма с архитектурой. Круглые ободки лежат на тулове кувшина, круглое отверстие гор­лышка обсажено цветными точками, полукругом выступает ручка. Не кувшин, а архитектур­ное сооружение — ротонда!

Нельзя пройти и мимо игрушек Марии Михайловны Панфиловой. Ее дочка-искусница любит зеленый фон, на котором так нарядно смотрятся розы. Разноцветные купола ее храмов украшены звездами, разукрашены и стены. Каж­дый храм — как маленький собор Василия Бла­женного! А масляную роспись Панфиловы часто делают на черном фоне. На необычном, сильно вытянутом яичке их цветы взлетают ввысь, как салют в ночном небе. И уж конечно, обязательно надо сказать о маленьких художниках Крутца. Здесь ведь дети берут в руки перо и кисть едва ли не раньше, чем научатся ходить. Рисуют, кто как может.

Взяла маленькая Лилечка крышку от расписанной мамой коробочки, макнула ки­сточку в голубую краску и... замазала всю мамину работу. Ведь и трех лет не исполнилось юной мастерице! Но мама не рассердилась — пус­кай привыкает!

Игорек, внук Анны Федоровны Субботиной, немного постарше, а уже расписывает деревян­ные яички. Вон какого Бармалея нарисовал — с усами да с пистолетом!

А дочка Антонины Федосеевны Вилковой, Мариночка, уже большая, в школе учится и рисует почти как взрослая. У нее тоже не сразу все получалось. Стала матрешку раскрашивать — вся краска потекла, начала цветы наводить — а они вверх ногами оказались. Но Мариночка не отступилась: рисовала еще и еще, постигала живописные премудрости. Вот и выросла маме помощницей.

Так приходят на смену старым мастерам молодые, так продолжает жить крутцовскии про­мысел.

 

Источник:

Бусева-Давыдова И.Л. Игрушки Крутца./ Ирина Леонидовна Бусева-Давылова; фотоиллюстрации А. Костин, иллюстрации А. Драговой. – М.: Детская литература, 1991. – 48 с. - (Народные промыслы). Рассказ о народном промысле деревянных игрушек и посуды, возникшем и получившем развитие в селе Крутец Нижегородской области.