Истоки крутцовских росписей. Часть 5

 

Истоки крутцовских росписей

Автор текста: Бусева-Давыдова И.Л.

Неистощимы на выдумки крутцовские мастерицы. Но нередко они как бы вновь открывают в своем искусстве то, что существовало за сотни лет до них — в древнерусской живописи. Кладет художница на свои тюльпаны черные штрихи, такие тонкие и четкие, будто проведены они резцом гравера, а не пером живописца. А ведь подобная штриховка появи­лась в живописи еще в XVII веке, когда древне­русские художники стали подражать гравюре. Крутцовцы, как и их далекие предки, не знают прямой перспективы, и поэтому их мир выгля­дит удивительно близким и к детскому рисунку, и к миру русского иконописца XVII столетия. Любовь к красному цвету, самому яркому, мажорному, жизнеутверждающему, также дошла до наших дней от тех времен, когда на улицах пламенели красные храмы с белыми налични­ками, стрельцы ходили в алых да брусничных кафтанах, а стены в домах обивали красным сукном. Тогда и стала называться «Красной» главная площадь нашего государства. Красный — значит красивый, и это в точности отвечает облику крутцовских матрешек.

 Крутцовцы, как и живописцы Древней Руси, не любят смешивать краски: от этого цвет полу­чается не таким звонким. Не надо мешать цвету — пусть он покажет свою красоту, пусть карминно-розовый ляжет рядом с темно-зеле­ным, пусть прохладным озерцом заплещется голубой возле ярко-оранжевого. Глядя на крутцовские матрешки, чувствуешь, как обеднел наш язык, как трудно подобрать названия этим радужным переливам. Так и хочется вспомнить полузабытые слова XVII столетия: гвоздичный, червленый, крапивный, маковый...

Осознают ли крутцовцы связь с древним великим искусством? Да они его просто не знают. Нет у них на селе старинных икон, не устраивают выставки произведений иконописи, в магазине не продают альбомы по искусству. Рисуют крутцовские мастера, как рисуется, и сами часто не могут объяснить: почему так, а не иначе? Зачем надо украшать свои изделия белыми точками? Почему эти точки наносят по контуру? Зачем группируют их кучками — то ли солнышко получается, то ли звезда?

А ответ надо искать в глубине веков, в творениях наших предков. Изобразили в XVII столе­тии владимирского князя Георгия в богатых одеждах, в драгоценных доспехах, а по краю одежд и на воинском снаряжении поставили белые точки — совсем как в Крутце. И любому понятно, для чего это сделано: расшиты жемчу­гом княжеские одеяния. Любили жемчуг в Древней Руси — не только боярыни, но и про­стые горожанки носили нарядные жемчужные кокошники. Оказывается, жемчугами усыпаны платки да фартуки крутцовских матрешек! Где могли подсмотреть это деревенские художницы? Наверное, нигде. Просто они сами —потом­ки старых мастеров и их преемники, та­кие же простые и так же одаренные русские люди.

Искусство Крутца порождено русским бытом, русским укладом. Поэтому и живут в нем формы многовековой давности: коробки-ставни, миски, ларцы, кубышки; поэтому крутцовские солонки и сахарницы так напоминают древние ча­ши-потиры (Потир — округлая чаша на высокой ножке). Птичками-свистульками играли новгородские детишки еще в те времена, когда шумело новгородское вече, а купец Садко похва­лялся своими богатствами. Точеные деревянные яички, расписанные золотом, серебром да раз­ными красками, катал маленький Петруша — будущий царь Петр I.

Кстати, царя Петра крутцовцы уважают. Как только научились они точить королей с короле­вами, тут же одели их на русский лад и имена дали: вон тот — Иван Грозный, а этот — Петр. И вправду, ни один царь таким нарядом не по­брезговал бы: цепи да застежки на нем из чиста золота, пуговицы яхонтовые, а кругом усажено скатным жемчугом. Под стать царю и царица — воротник расшит самоцветами, рукава узорные в сборочку, ожерелье на шее многоценное. Смот­ришь на крутцовских венценосцев и вспоми­наешь старинные былины:

Скоро-де Иван наряжается,
Он вздевает на себя шубу соболиную,
Этой шубе цена три тысячи,
А пуговки — пять тысяч рублев...

Хорошо, что в Крутце живут замечательные традиции древнего искусства. Но хорошо и то, что крутцовцы никогда не останавливаются на достигнутом. Сидит в них какой-то озорной бесенок, толкает под руку: «А ну, попробуй по-другому! Хватит рисовать домики — Спасскую башню напиши! Не наскучили еще розы? Все у вас курочки да уточки — а ты страуса изобрази!» И выводит мастерица страуса, и вешает на стену расписную дощечку с кремлевской башней, а дальше — больше: откладывает обычный крутцовский анилин и берет масляные краски. Как бы их употребить поинтереснее?

Оказывается, можно делать изделия наподо­бие хохломских или палехских: на черном фоне рисовать яркие узоры. Конечно, в Хохломе и Палехе все по-другому, и узор не такой, но крут­цовцы ведь их не копируют. Им главное — идея, сочетание цветного и черного, столь любимое в народном искусстве. Вот и появился пузатый самовар с цветами да с ягодами, словно стоит он летним вечером в саду на столе. Темный фон делает краски ярче, а белый толстый контур вокруг ягод и цветов заставляет их прямо-таки светиться: не земляника с ромашками, а планеты со звездами плавают в ночном небе, отбрасывая лучи на чайный стол. Аи да диво!

А если и впрямь представить, что черный фон — это ночь? Устраиваются на ночлег в своих гнездах лебеди, улеглись люди в маленькой избушке, один медведь неутомимо тащит Машеньку через темный лес — не спится полу­ночнику! Правда ведь, интересно?

А если не черный фон использовать, а белый? Бросить поверх нежную цветную ветку? А как выйдет на зеленом? На розовом? Ну, а если оранжевый гриб украсить фиолетовыми тычками? А по фиолетовому рассыпать разно­цветные горохи? К строгой черно-белой анили­новой росписи добавить ярких масляных ягод? Как получится?

Удивительные мастера — крутцовцы. Все у них получается хорошо.

СТАРЕЙШИНЫ КРУТЦА

Старейшина крутцовского промысла — Егор Петрович Мешалкин. Не со­считать, сколько яиц, коробочек, мисок разрисо­вал он на своем веку. Егор Петрович только «наводит» — наносит контур рисунка, а уж раскра­шивают другие. И рисунки у него одни и те же — длинноухий зайчишка, голосистый петушок, задорная белочка. Нарисованы они легкими дви­жениями пера, как бы по-детски неумело, но профессиональные художники именно это и ценят в его работах — непринужденность, сво­боду штриха, прозрачность композиции, ее бес­хитростную открытость и кажущуюся незавер­шенность.

На самом деле незамысловатые на первый взгляд картинки Егора Петровича давно стали живописными формулами, выверенными долгой работой. Вот две птички у чаши или кувшина: они у него всегда сидят, точнее даже, стоят в одной позе, как птицы-стражи древнерусских рельефов. А происхождение их уходит еще глубже — в закат античности, когда птицы у сосуда обозначали человеческие души, жажду­щие истины. Вот летит голубка с веточкой в клюве. Она несет ее еще с библейских времен, с тех пор, как кончился легендарный потоп и голубка подобрала на земле сломанный побег маслины. Теперь она стала символом мира, и старый художник написал снизу: «За мир!»

Егор Петрович вообще очень любит надписи. Его персонажи постоянно разговари­вают с нами и друг с другом. «Ку-ка-ре-ку!»— кричит петушок, собираясь склевать подсолнух. – «Привет, дорогая»,— говорит одна голубка дру­гой. «Здорово, колобок»,— приветствует любим­ца детворы заяц. А на боках круглой коробки для украшений разворачивается целая пьеса! Одна белка угощает другую: «Кушай, товарка!»

Две знакомые нам голубки сидят у кувшина: «Кушай, подруга!» А две такие же голубки над высокой чашей отвечают: «Кушаем!» Гораздо лаконичнее надпись на другой коробочке, со­всем крохотной: «Зайка». И правда, нарисован заяц, но, как обычно у этого художника, с длин­ным хвостом. Почему? Может, он из сказки «Когда у зайцев хвосты были длинными»? А может, так Егор Петрович пошутил?

Но рисует он и памятники архитектуры, при­чем рисует серьезно. Это молодые мастерицы выдумывают шпили, башни и флюгеры. Егор Петрович Мешалкин, можно сказать, реалист — всю жизнь изображает одну и ту же церковь, что стоит в двенадцати километрах от Крутца, в Полховском Майдане. Любой архитектор, по­смотрев на его рисунок коробки или миски, сразу скажет, что это памятник XVIII века, что отно­сится храм к очень популярному в это время типу — ротонда с отдельно стоящей колоколь­ней, и даже «яблоки» — медные шары на верху куполов не забыл нарисовать дотошный худож­ник. Так не лучше ли взять фотографию майданской постройки?

 Оказывается, Егор Петрович отбросил в своем рисунке все лишнее, подчеркнув логику конструкции, строение объемов. Три кубика друг на друге, округлый верх и главка-колокольня. Широкий и узкий кубы, опять-таки с верхом и главой — церковь. Треугольные зубчики под кровлей — то ли кокошники, то ли фронтончики (Фронтон — треугольное завершение стены), то ли нарядная оборка. Цветком качается колокол, бутоном поднимается в небо купол. Игрушка? Символ? Нет, наверное, тоже сказка.

В Крутце работают семьями: все, от мала до велика, или точат, или наводят, или красят. Так трудится и семейство Марии Федоровны Сергейчик — она сама, ее дочь, Антонина Викторовна Горелова, и внучка Надя. Главкой искусницей у них считается бабушка. Так же как у Егора Пет­ровича Мешалкина, у Марии Федоровны есть свои сюжеты — петух, кавалер с барышней, трех­главая церковь. Но любит старая мастерица рисовать и цветы, притом очень своеобразные. Она показывает их как будто в разрезе: вытяну­тый, заостренный кверху венчик, почти тре­угольная сердцевина и два лепесточка у ее осно­вания, как полузадернутые шторки, из-за кото­рых видны штрихи и точки орнамента — семена. Навела художница такие цветы в нижних углах матрешкиного фартука — и фартук ожил, словно колеблемый ветерком: вот-вот завернется! А на крышке голубой солонки они выглядят будто ракеты, нацеленные в небо,— сейчас взлетят!

Рисунок старой мастерицы четок и тверд. Художница любит формы устойчивые, расши­ряющиеся книзу: ее цветы пирамидальны, как и ее храмы, а березы скорее походят на баобабы — настолько толсты у них стволы. Старается она выявить структуру предмета, отграничить друг от друга его составные части. На ее солонках по верхнему краю и вокруг ножки обязательно будут проведены броские — желтые с черными горохами — пояски, а венчающее крышку «яб­локо» выделено красным. У грибов поясок про­ходит по краю шляпки, у кубышек — под верх­ней частью и над основанием, и даже платок у матрешки по краю оторочен все той же желто-черной каймой.

Человеческие фигуры у Марии Федоровны строятся просто: красный квадрат и два синих прямоугольника, увенчанные кругом,— «кава­лер», комбинация синего овала и треугольника — «барышня». Детская наивность и непосредствен­ность, существующие на основе многолетнего опыта и точного расчета,— это самая суть народ­ного искусства.

Выверенность рисунка у Марии Федоровны ничуть не лишает его свободы. Штрих ложится непринужденно, как бы играя: он плавной окружностью очерчивает лепестки, вихрится у их основания, волнисто изгибается по краешку ли­стьев. Плавно течет линия контура знаменитых сергейчиковских петухов, завивается спиралью в изображении свернувшейся клубком кошки. Пу­стых мест в росписи нет, все заполнено плотно, но при этом узору не тесно: он, как хорошо сши­тая одежда, рассчитан как раз на ту форму, кото­рую украшает. Великая искусница Мария Федо­ровна Сергейчик!

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ под названием «Крутцовские мастерицы»

 

Источник: Бусева-Давыдова И.Л. Игрушки Крутца./ Ирина Леонидовна Бусева-Давылова; фотоиллюстрации А. Костин, иллюстрации А. Драговой. – М.: Детская литература, 1991. – 48 с. - (Народные промыслы). Рассказ о народном промысле деревянных игрушек и посуды, возникшем и получившем развитие в селе Крутец Нижегородской области.