Илья Муромец и Соловей разбойник

 

Красота народного творчества

Богатырские былины

Илья Муромец и Соловей разбойник

Богатырские былины, обработанные Валентином Старостиным и иллюстрированные художником из Палеха Михаилом Шемякиным, удивительным образом берут в полон наше внимание.  Напевные мелодичные строки, передающие необыкновенное богатство и завораживающую красоту русского языка, обрамлены иллюстрациями палехского художника. Они гармонично в едином стиле дополняют друг друга и перетекают друг из друга.

Празднична палехская палитра Михаила Шемякина… Итак, «Илья Муромец и Соловей-разбойник».

Источник: Старостин В. Илья Муромец: Богатырские былины./ в обработке Василия Старостина, художник Михаил Шемаров из Палеха. – М.: Издательство "Советская Россия", 1967. – 160 с., илл. 

Стал просить Илья своих родителей,

Чтоб пустили его богатырствовать...
Отец сердится, сын упрямится,
Мать плачется, причитаючи:
«Не отпустим тебя в битву грозную!
Оставайся при нас нашу старость беречь,
Хилых-немощных стариков кормить.

Как умрем, тогда волю снимем с тебя,
Поезжай куда ни захочется!»
Говорил-просил сын родителей:

«Для того ль еще Святогор-богатырь
Передал свой дух богатырский мне,
Для того ль свой меч мне дарил, завещал
От врагов хранить Русь светлую.

Для того ль во мне сила гордая
Тридцать лет сильнела и дозрела она,
Чтоб за маменькиной юбкой прятаться?

Мне не для чего удаль буйную
Дарывать-терять во сырой земле.

И душа горит и сила просится:

Дайте мне благословенье родительское,
Не ломайте мне волю молодецкую!»
И вздохнул отец.
И вздохнула мать.
Приклонилися, прослезилися,
Да уж сыну Илье не перечили,
Погодить семь дней только выговорили.

Как срок прошел, так Илья — во двор!

Выводил он коня да осбруивал.

Вся-то сбруя во серебряных бляшинах,
Золотые на бляшинах оправины,
На оправинах — камни-яхонты.

А не ради щегольства молодецкого,
Ради темной, ненастной ноченьки.

Испытал Илья свою палицу,
Доставал-начищал долгомерно копье,
Наточил-навострил Святогоров меч,
Заменил-обновил тетиву на луку,
Закалил-оперил тридцать три стрелы,
Постучал Илья о богатырский щит:

Богатырский щит — он звенит-гремит,
Будто колокол на пожар гудит.
Зануздал, оседлал молодец коня,
Сам облагался, окольчужился.

Семь раз оглядел снаряженье Илья,
Всю сбрую, все подпруги шелковые.
На них пряжки-то чиста серебра,
На них шпильки-то красна золота,
Стремена из булата Красноярова.

Богатырский шелк на упрочь прочен:
Он не трется, не рвется, не носится,
Красно золото — оно не медеет,
Чисто серебро не железеет,
А булат не чернеет, не ржавеет...

То не дуб сырой к земле клонится,

Не листочики расстилаются,
Расстилается сын перед батюшкой,
Добрый молодец — перед матушкой:
«Дорогие, родимые родители!
Вы простите грехи мои против вас,
И чаянные, и нечаянные,
Уж вы дайте мне благословеньице,
Мне на ратный подвиг, во далекий путь!»

И напутствует сына молодого отец:
«Бог простит тебе все грехи твои,
И чаянные, и нечаянные!
Я на добрые на дела тебе
Дам свое благословенье родительское,
А на злые дела, на недобрые
Моего тебе благословенья нет!

Честно-храбро служи святорусской земле,
Богатырское званье береги-блюди,

Перед князем-боярином не гнись, не вались,
Перед братом-мужиком не гордынься ты,
Перед ворогом назад шагу не дай!

Будь защитником, будь радельником
Для вдов, для сирот, малых детушек,
Для всего для народа православного!»
Пролилась слеза материнская.
Распрощался Илья со родным селом.
Уж как видели добра молодца
На коня, на седелышко сядучись,
Да не видели молодца едучись!

В чистом поле Илью грусть-печаль-тоска

Охватила — взяла-обунылила:
Там родительница... Там печальница...
Ах, слезами она так уливалася,
Горем горьким вся изгоревалася...

Говорил тут Илья, он зарок себе клал:

«Ради маменькина гореваньица

Я не буду по дороге до Киева

Вражьей кровью кровавить свой меч-кладенец,
Я не буду вынимать свой лук тугой,

Я не буду добывать калену стрелу,
Я не буду слезать с коня доброго,
Только с думою все о матери

Я поеду до города до стольного!»
За полями поля, за холмами холмы,
Перелески, леса да реки быстрые...
Вот три перепутия, три росстани,
Три дороги да три пустынные,
Перед всеми камень струганый повыставлен,
Как на белом на нем надпись повырублена:

«Прямоезжий путь-дорога до Киева,
По нему на коне на неделю пути,

Только нынче путь заболотился,
Вся дороженька затрясинилась,
Ходу-езду нет по ней тридцать лет.
По окольным двум дорогам — на два года пути!»
Прочитал Илья, не задумывался,
А поехал он дорогой прямоезжиной
И наехал на препону, на болотину.
Грязи черные, трясины топучие,
Кочкарняк — непроходина зыбучая.

Тут и встал Илья, призадумался:
«Мне назад идти — на позор пойти,
Мне вперед идти — так с коня сойти...
А с коня сойти — так нарушить завет!
Ты прости меня, матушка родная,
Я не ради бездумицы-прихоти
Нарушаю теперь свой залог, свой завет;
Ради дела немалого, великого
Я слезаю с коня богатырского!»
Как сказал Илья, так и спешился.
Принимался он по болотищу
Пролагать путь-дорогу по трясинищу.

Он дубья-колодья выламывает,

Он сучья-деревья наваливает,
Переводы кладет стародубовые,
Он мосты мостит все калиновые.

Промостил Илья грязи черные,
Проскакал на коне до Чернигова.

У Чернигова же силы вражеской
На-учёр-черно, чернее ворона.

Нету ходу от нее, нету выходу.

Снова встал Илья, призадумался:
«Если выполню свою заповедь:

Ради маменьки опечаленной
Не кровавить меча святогорского,
То нарушу завет я отеческий:
Честно-храбро служить святорусской земле.

Ты прости меня, матушка родная,

Не для ради ведь шутки, не для прихоти,
Ради малых детей, ради вдов да сирот

Я нарушу залог — вражью кровь пролью!»
Вынимал добрый молодец свой меч-кладенец,
Налетал Илья на вражью силушку.

Он и сек, и рубил, и конем топтал,

Недобитых Илья всех в полон побрал,

Открывал и ворота черниговские.

Во Чернигове тихота-глухота:

Будто вымер народ — ни души нигде,
Только слышен унылый колокольный звон.
Приходил Илья во церковь соборную,
Там он видит: мужи все черниговские
У попа, у креста они каются,
Все на смертную казнь снаряжаются.
Покаянникам бледным говорил Илья:
«Уж и что за мужи вы черниговские?
Вы б копьем да мечом грехи замаливали,
А соборные церкви богомольные —
Их для старых людей оставляли бы!»

Выходили мужи все черниговские,
Поднимались на стену городовую,
Увидали побитую всю вражью рать,
Тут и духом они повоспрянули.
Три даровья, три чаши, три великие
Подносили, говорили Илье Муромцу:
«Ай же ты, удалой добрый молодец!
Ты какой земли, ты какой орды,

Коего отца, коей матери,

Как тебя величать, как по имени звать?»

Отвечал на те речи Илья Муромец:
«Я из самого из города из Мурома,
Я из этого села Карачарова,
Мой отец — мужик чернопахотный
По прозванью Иван Тимофеевич,
А зовут меня Ильей Муромцем!»
Говорили мужи те черниговские:
«Ай же ты, разудалый добрый молодец,
Ты бери-ка у нас злата-серебра,
Ты бери-ка у нас скатна жемчуга,
Ты живи-ка у нас во Чернигове,
Ты слыви-ка у нас воеводою!»
Отвечал Илья мужам-черниговцам:

«А не надо мне ни золота, ни серебра,
Мне ни скатного не надобно то жемчугу,
Я не буду жить во городе Чернигове,
Не останусь у вас воеводою...

Наказал бог народ — народил воевод...
Воеводой служить — мне нечестно жить!

Лучше вы покажите мне дороженьку
Прямоезжую в славный Киев-град!»
Говорили-отвечали черниговцы:

«Молодой казак Илья Муромец!

А не ездить той дорожкой прямоезжей тебе:
У Почай у реки несвободна она —
Там сидит Соловей сын Рахматович,
Он сидит злодей на семи дубах,
На семи дубах, на сорока суках,

Уж как тем ли соловьиным своим посвистом
Оглушает людей на семи верстах.

У него, у Соловья, есть сорок сынов,

Великаны все они богатырники,
Дочь Марья богатырица грозная...
Не проехать тебе той дорогою!»
Не послушал отговора Илья Муромец,
Уезжал, не внимал он черниговцам.

В чистом поле пыль поднимается,
Илья Муромец, сын Иванович,
Ко гнезду Соловьеву приближается,
Ретивое у Ильи разгорается.

Услыхал-увидал Соловей его.
Засвистал Соловей по-соловьиному,
Зашипел злодей по-змеиному,
Зарычал сын Рахметов по-звериному,
Как от рыка, от шипа, от посвиста,
Темный лес к земле преклоняется,
Листья с веточек осыпаются,
Конь под Муромцем спотыкается,
На коня Илья рассержается:
«Ах ты, волчья сыть, травяной мешок,
По борам, по лесам аль не езживал?
Писку, бабьего визгу аль не слыхивал?
Там зверей да змей аль не видывал?
Что не к часу теперь на колени пал!

Углядел Илья на суках Соловья.
Тут опять молодец призадумался:

«Я зарок давал — ради матушки
Через туг свой лук не кровавить рук...
Ах, зарок выполнять — мне ведь трусом стать...
Ты прости меня, матушка родная!
Я на лук положу калену стрелу,
Тетиву натяну, в Соловья пущу!

Ты лети, моя калена стрела,

Ты пади на злого вора, на разбойника,
В правый глаз попади да по телу пройди,
Выйди прямо из-под левой из-под пазухи!»
Тинь-тень тетива — загудела стрела,
Попадала она Соловью в правый глаз,
Выходила из-под левой из-под пазухи.
Наземь грохнулся вор с сорока суков,
Берега у реки восколебалися,
Бурно матушка Почай возволновалася,
В ней вода с песком помешалася.

Подхватил Илья на подхват Соловья,
Приковал к седлу и погнал-полетел
Ко тому ли ко двору ко Соловьеву.

Увидали Соловьевичи — возрадовались.

«Уж ты, матушка, мать-родительница,
Акулина-свет ты Щелкановна,
В чистом поле, гляди, едет батюшка,
Он у стремени мужичину везет,
Мужика-вахлака, деревенщину!»
Поглядела Акулина Щелкановна,
Завизжала она в проголосицу:

«Ой, вы, детушки, ой, сердечные,

Мужичина это едет, деревенщина,
Он вашего батюшку отца везет!
Вы берите шалыги подорожные,
Выручайте, сыночки, родителя!»

За шалыги-кнутовья хвать-похвать сыновья,
Да за двор за широк все скок-поскок...
Увидал, зарычал Соловей до них:
«Ай же вы, мои любимые детушки,
Не дразните удалого добра молодца,
Насыпайте три лукна (лукошко) красна золота,
Чиста серебра, скатна жемчуга,
Выкупайте меня у витязя!»

Сыновья Соловьевы образумились,
Пометали шалыги подорожные,
Покидали девяностопудовые,
Насыпали подношенья — три лукошка Илье.

Илья Муромец на выкуп не глядит, не берет:
«А не надо мне ни золота, ни серебра,
Мне не надобно ни скатного-то жемчугу,

Повезу Соловья в стольный Киев я,

На вино пропью, на калач проем!»

Как скочила тут Марья Соловьевна,
Подхватила подворотню от железных ворот,
Подворотенку булатную на триста пудов,
Хлестанула Илюшеньку промеж ушей...

Добру молодцу мало можется:
Пошатнулся он, помутился взор,
Во глазах пошли круги зеленые.

Только тут-то богатырь да он не промах был,

Соскочил Илья со добра коня,

Подбегал он к Марихе-разбойнице,
Он хватал-кидал девку лютую.

Полетела Соловьевна через двор широк
Кувыртком-вертком к тыну заднему,
Ударялася она о тын головой.
От удара от ушиба обеспамятела.

А когда поочнулась, запричптывала:

«Черт меня хватил, водяной смутил
Раздразнить удалого такого силача!

Добыла себе увечье вековечное!»

Оглядел Илья двор разбойников.

Вдоль по тыну видит он — копья острые,
И на каждом — человеческие головы.

«А немало ты, вор, подушегубничал,
Много ты человечьей попил кровушки!»
Находил-открывал Илья Муромец
На задворках подвалы подземельные,
На подвалах тех — плиты каменные,
А на плитах — оковы железные,
На оковах — петлищи булатные,
На петлищах — замчищи сторожевые.

Посрывал Илья замчищи сторожовые,
Посгибал Илья петлищи булатные,
Посдирал Илья полосы железные,
Посдвигал Илья плиты каменные,
Открывал Илья подвалы подземельные,
Находил во подземельях полонёнников.
Знать, для выкупа богатого заложников.
А немного-немало гнило там в темноте:
Трижды тридцать три славных витязя!
Выпускал, говорил Илья Муромец:

«Вы ли, славные могучие витязи?

Не велика честь в заключенцах сидеть!

А беритесь-ко за оружье вы,

Да разделайтесь с Соловьевым гнездом,
А с хозяином я сам поразделался!

Мне-ка надо спешить в стольный Киев-град!»

Илья Муромец во стольном во Киеве.

Не проходами, не проездами,

Через стены он прямо перемахивал,

Через башни шатровые перескакивал,
Островерхие конь меж ног пускал.

У хором-теремов, у высоких дворцов

Не пытал Илья приворотников,

У дверей не спрашивал придверников,
Шел-спешил он во гридню высокую,
Во палату Илья белокаменную.

Вот крест кладет он по-писаному,

Поклон ведет по-ученому

На все на четыре на стороны,

А пятый поклон в особину —

Молодому князю свет Владимиру:

«Здравствуй, князь Володимир стольно-киевский!»

Тут бояре, как от сна, поочнулпся,

Завозилися, зашевелплися:

«Это что еще за невежина?

В самый пир да разгар через слуг да бояр,

Никого не спросивши, да ко батюшке,

К самому-то ко князю Володимиру!»

Оглядел Владимир добра молодца,
Говорил ему таковы слова:

«Здравствуй, здравствуй, удалой добрый молодец!
Ты посланник ли из иной земли?

Славный витязь ли из какой орды?»

Владимиру отвечал Илья:

«Не посланник я из чужих чужбин,

Только родом из села Карачарова

Из-под города, из-под Мурома.

Мой отец — мужик-чернопахотник

По прозванью Иван Тимофеевич,

А меня зовут — Илья Муромец.

Я сегодня во славном во Чернигове

Отстоял христову заутреню,

А к обедне поспеваю вот во Киев-град
По дороге прямоезжей из Чернигова».

Искосилися бояре ко Владимиру:

«А гони ты невежу, Володимир-князь,

Прямо в шею мужичину-деревенщину:

Он в глаза тебе насмехается —

Отстоял-де заутреню в Чернигове...

Нынь Чернигов то обложен стоит —
Осаждают враги его поганые!»

Не глядит на бояр добрый молодец,
Говорит Илья таковы слова:

«О врагах вам знать да тут же пир пировать?

На такое знатье как в вас лезет питье!

Было силы под Черниговом черным-черно,

А ту силушку я и мечом посек,

И конем потоптал, и в полон побрал.

Оставляли за то меня черниговцы

Воеводой у них воеводствовать!»

Пуще прежнего бояре разгалделися,
Искосилися, исшипелися:

«А в глаза-то врет-смеется деревенщина:
Не побил он вражьей рати под Черниговом,
Не просили деревенщину черниговцы
Мужика-вахлака-чернопахотника
Воеводой у них воеводствовать!

Ай в том еще невежа лжет и хвастает,
Что проехал он дорогой прямоезжею.
Непроезжа та дорога: на Почай-реке,
На семи дубах, на сорока суках
Там засел-сидит да разбойничает
Вор-разбойник Соловей сын Рахматович,
Не пускает он ни конного, ни пешего!»

Не глядит на бояр добрый молодец,
Говорит Илья таковы слова:
«Ай же ты, Володимир стольно-киевский!
Я привез тебе того разбойника!»

Заспешил, побежал князь Владимир во двор.

Там сидит Соловей, как сенна копна.

Глаза выпучил, губы выворотил.

«Ай же ты, Соловей сын Рахматович,
Посвищи, порычи, пошипи, злодей,
Ты потешь меня, князя, той потехою!»

Отвечает разбойник с хрипом-рокотом:

«Не твое пыо-ем, не тебя и вем! (знаю)

Я слушаю Илью Муромца!»

Воротился Владимир во гридницу.

Он позвал-попросил Илью Муромца:
«Прикажи Соловью позабавить меня!»
На резное на крылечко, на переное
Молодой богатырь выходил-говорил:
«Соловей ты разбойник сын Рахматовпч,
Засвисти, свистун, по-соловышому,
Зашипи, злодей, по-змеиному,
Зарычи, вор-собака, по-звериному!»

Как возмолится тут Соловей в ответ:
«Илья Муромец, не могу засвистеть:
Запеклись уста кровью сохлою!»
Наливал Илья зелена вина
Чашу полную полтора ведра,
Соловей ее выпивал до дна!

Расходилась кровь, зашумело в мозгах,

Воспалилася хитрость разбойничья,

Раззадорилась надежда отчаянная:
«Тут-де я, Соловей сын Рахматович,
Освищу народ, оглушу народ,

Сам уйду на уход я под свист под тот!»

А смекнул Илья, упредил Соловья:

«Во полсвиста ты, во полшипа ты,

В полурыка ты, в полуголоса
Засвисти, зашипи, зарычи, Соловей!»

Не послушался Соловей Ильи,

Во весь голос он, на весь шип, на весь свист
На весь рык зарычал, зашипел, засвистал.
Стены каменные порастрескались,
Колокольни-звонарни покачнулися.

А дружина та богатырская,

Где стояла да тут и посадилась без сил.

А бояре те замертво легли пластом.
Сам Владимир-князь окарач ползет,
Перепуганным зовом он Илью зовет:
«Ты уйми, добрый молодец, разбойника!
Всю душу он да повысвистал.

Мне бы век его, ох, не слушивать,
Во глаза бы его и не видывать!»

Выходил Илья ко разбойнику,

Брал Илья Соловья за лохмы черные,

В небеса его он подбрасывал,
Выше облака злобесника закидывал.

Как упал Соловей сын Рахматовпч,
Во сырую землю он по плечи угряз.
Тут ему, Соловью, и конец пришел.

Вот дружина помаленьку поочувствовалась,
Понемногу начала и в себя приходить.
И Владимир встает, головой трясет,
Отдувается, стоит шатается.

Лишь бояре не могут в себя прийти:

Все в лежку лежат, все в дрожжку дрожжат...

Князь в палату Илью приводил да садил

На почетное место атаманское:
«Славен ты, богатырь Илья Муромец!

За твое богатырство будь же ты, Илья,
Атаманом над дружиной стольно-киевской!»
Праворучь усадил князь Добрынюшку,
Леворучь — он Алешеньку Поповича.

А поповские те роды все спесивые,

Все кичливые да хвастливые.

У Поповича глаза завидущие:

Рвут завидки Алешу, душа мается,
Сердце с печенью разрывается.
Тут Алешенька с места он прыг да скок,
О кирпичен пол загудел сапог.
Поразгневничался млад Алешенька:
«Уж и где и когда это видано,
Уж и где и когда это слыхано,
Чтобы стал надо мной да мужик головой?
Сиволапотник чтоб атаманствовал?
Не бывать тому! Покажу я ему!»

И схватился Алешка за меч-кладенец.

А Добрынюшка сын Нпкитьевич —
Тихонравный он, да разумный он,
Рассудительный, обходительный,
Вразумил он Алешу-крутохватика:
«Ты, Алешенька, ты — огонь, а не тронь,
Удалой-молодой, все же острый свой меч:
Богатырство на Руси ведь не родом красно,
Не отцом и не матерью, не племенем,
Не в пиру крикотней, не ругливой хвастней,
Ведь красно оно смелой удалью

В бранном поле, в победном богатырском бою

За святую Русь за православную.

Ты уймись-охладись, на атамана не рвись,
Прежде в битве с врагом перед ним отличись!»

Успокоились неспокойные,
Удоволились недовольные.
Зашумел-загудел вновь почестный пир,
Развеселое столованьице.

 

Источник:

Старостин В. Илья Муромец: Богатырские былины./ в обработке Василия Старостина, художник Михаил Шемаров из Палеха. – М.: Издательство "Советская Россия", 1967. – 160 с., илл.