Галина Павловна Вишневская – подвижница красоты

 

Галина Павловна Вишневская – подвижница красоты

Галина Вишневская. 1947 год. (Фотография из книги Вишневской Г.П. «Галина. История жизни»)

Вишневская Галина Павловна – эта прекрасная певица навсегда останется теперь в России. Здесь не только ее могила, но и результаты ее огромной подвижнической работы в деле приобщения россиян к миру прекрасного. Она приложила огромные усилия к тому, чтобы красота и добро проникли в человеческие души. Ее волновало то, как поставлено дело с воспитанием в российских школах, возмущалась негативным действием  телевидения на души наших детей и отмечала, что именно искусство спасает от жестокости современного мира:

 - Должны появляться школы, где дети приобщаются к искусству. Например, в Новокосино есть общеобразовательная школа, у них детский театр, который носит мое имя. Я с ними сотрудничаю уже много лет. Там замечательно поставлено дело, они готовят классические программы, ставят отрывки из «Евгения Онегина» из «Пиковой дамы», из «Травиаты», «Кармен», на разных языках – все что хотите. Там замечательные педагоги, они делают огромное дело. Причем это не аристократический район, где родители могут нанять гувернанток и гувернеров, это, в общем, рабочий район и многие дети из неблагополучных семей. И вот эти ребята не хотят после уроков уходить домой, потому что им интересно репетировать. Они целый день в школе под наблюдением педагогов в атмосфере искусства, прекрасной музыки. К сожалению, у нас все только дискутируют по поводу воспитания детей, а такая школа - это спасение. Все приходят, смотрят: боже мой, какие дети, да как же это может быть! Да ты возьми, организуй еще одну такую школу, другую, третью. Детям это нравится, их же никто не заставляет, они сами тянутся к настоящей красоте, это их влечет, воспитывает. (Источник: http://57575.diary.ru/p183431679.htm?oam#more1 – здесь полностью всё интервью с Вишневской)

 - Я была в Москве, и мне позвонили: у нас в Перовском районе есть детский музыкальный театр. Не разрешите ли дать ему Ваше имя? Да ради Бога! А в следующий приезд, после моего мастер-класса в Малом зале консерватории, ко мне подошли девочки-подростки, лет пятнадцати: «Мы из театра Галины Вишневской. Приехали за вами на машине, поедемте с нами».  — «Не могу, нет времени».  —  «Нет, поедемте, — настаивали они. — Там вас все ждут». Таким девчушкам отказать было невозможно. Поехала. И была потрясена. Дети всех возрастов — от самых маленьких до старших, девочки, но есть и мальчики; ставят старинные пьесы. Все делают сами — поют, танцуют, мастерят диковинные декорации, костюмы, парики. Как это красиво, по-человечески красиво, сколько в этом всем вкуса, увлеченности, таланта! Многие из совсем простых, рабочих семей.
И когда я на них смотрю, каждый раз вспоминаю свое детство. Так же и я когда-то бежала заниматься к моему первому учителю пения в школе, и мне тоже не хотелось после занятий уходить домой. Вот уже несколько лет, как я влюблена в эту школу и при первой же возможности еду туда, занимаюсь с ребятами, смотрю их новые спектакли.

Там потрясающие педагоги, удивительный директор, Елена Юрьевна Трацевская, это настоящие энтузиасты, которых трудно представить в наше время. А они, оказы­вается, есть. И работают, не жалея сил, здоровья, времени. За копейки. Каждый день совершают чудеса, чтобы шко­ла жила, чтобы туда приходили дети — росли в красоте и духовности.

Меня всегда поражает странное отношение русских людей к своему истинному богатству. То ли потому, что у нас его слишком много — можно плевать на него, прохо­дить мимо? Но это же преступление! О Детском театре было несколько передач — приезжало телевидение, сни­мало мои занятия, отрывки из спектаклей. Я говорила и давно кричу едва ли не на каждом углу: школе нужна помощь, помогите, богатые люди! Ведь эти девочки, девуш­ки — будущие жены ваших сыновей, матери ваших вну­ков. Хватит смотреть на продажных красавиц по телеви­дению или около дверей ресторанов, настоящие красавицы — вот они! Ходят заниматься в театр обычного рабочего района столицы. Так помогите, чтоб не погиб театр! Но все мои призывы — как об стенку горох.

Откликнулся только один человек  — руководитель текстильной фирмы «Мостекс» Евгений Айджанов. Но помог по-настоящему. Купил театру пианино. Именно благодаря этому благородному человеку смог появиться большой спектакль «Горе-богатырь Косометович» по пье­се Екатерины II, где совершенно умопомрачительные де­корации и костюмы. Спектакль готовили три года —  и все три года Айджанов помогал деньгами, своим добрым участием. Можно только догадываться, чего это ему сто­ило — текстильная отрасль не самая процветающая се­годня.

Это перовское чудо надо беречь и развивать. Сейчас возникла идея соединить эту школу с общеобразователь­ной, чтобы ее ученики получали полноценное и общее об­разование, и музыкально-театральное. Школы с матема­тической или литературной специализацией, с усиленным изучением иностранных языков — дело давно известное, а вот театрально-музыкальная... А почему бы и нет?!

Но представляете, какую гору проблем тут нужно сво­ротить, чтобы получилось. Рада, что эта идея пришлась по сердцу руководителю Московского департамента образо­вания, Любови Петровне Кезиной. Здесь без поддержки государства не обойтись. И Любовь Петровна, и муници­пальные власти делают, что в их силах. Думаю, школа бу­дет. Я все для этого сделаю. (Источник: Вишневская Г. Галина. История жизни./ Галина Вишневская — Смоленск: Русич, 1999.— 640 с. - (Женщина-миф)

Центр оперного пения Галины Вишневской. Здание Центра, с сайта http://placevisor.com/biz/centr-opernogo-peniya-galiny-vishnevskojj-moskva#prettyPhoto

В 2002 году сбылась ее мечта – именно в России, она открыла Центр оперного пения Галины Вишневской, чуть позже стала председателем жюри Открытого международного конкурса оперных артистов. Во всех интервью последних лет она бесконечно тепло и заботливо говорила о детях, своих учениках – тех, кто пришел ей на смену, постигать азы оперного мастерства под ее руководством. Выпускники Центра сейчас поют и в Большом, и на других видных сценах .

Из воспоминаний Вишневской, как создавался Центр оперного пения:

«...Сейчас я участвую в создании в Москве «Школы оперного пения Галины Вишневской». Идея ее создания принадлежит Давиду Яковлевичу Смелянскому, генераль­ному директору Российского государственного театраль­ного агентства. Он возглавил проект. А Юрий Михайлович Лужков выделил участок земли в центре Москвы, на Остоженке.

Я всем им безмерно благодарна и уверена, что их дол­го будут вспоминать добрым словом следующие поколе­ния певцов.

По тому, как мыслится школа, это будет уникальное учебное заведение. Другого такого в мире нет. А оно очень нужно. Консерватория учит петь, но не готовит к театру. Благодаря своим данным, человек может после ее оконча­ния попасть по конкурсу в театр, но там с ним тоже никто не будет возиться, заботиться о его творческом росте — некому и некогда. Сколько на моем веку певцов с прекрас­ными голосами так и не смогли ярко проявить себя, оста­лись на выходных ролях!

Наша школа должна стать таким необходимым звеном в становлении оперного певца — между консерваторией и театром. Чтобы он приходил в театр подготовленным и вокально, и сценически, с серьезным репертуарным бага­жом. И в театре уже не пугливо озирался, не поглядывал заискивающе на дирижера, не погружался в интриги, чтобы добыть себе какую-то партию, — а с полным основанием мог претендовать на достойное участие в спектаклях. И, переходя из театра в театр, предъявлял не только красивый голос, а внушительный список подготовленных партий — пусть даже по каким-то причинам еще не спетых на боль­шой сцене.

В нашей школе каждым певцом будут специально за­ниматься дирижеры, концертмейстеры, режиссеры, препо­даватели вокала, пластики, дикции. Будет зал на 250 мест. Школа уже строится. Какой она выйдет — покажет жизнь. Не с чего взять пример. В России много прекрасных го­лосов, надо помочь, чтобы они зазвучали в полную силу. И совсем не обязательно, что это будут выпускники консер­ваторий — могут быть и из училищ, и просто талантливые люди — я сама пришла в Большой театр без специального музыкального образования. Конечно, смогут заниматься и иностранцы. Но больше всего мне хочется успеть сде­лать то, что не дала совершить окаянная Советская власть: передать мое умение, мое искусство именно русским пев­цам, раскрыть им тайны оперной сцены.

А Вот что рассказывала Галина Павловна накануне 85-летия.:

 — Мне трудно путешествовать, устаю. Да и надоело. В Париже квартира есть, но никто там не живет, пустая стоит. Живу здесь, в оперном центре, на 5-м этаже, тут у меня квартира. И на даче. Каждый день преподаю — с 12 до 16. Очень рада, что организовала оперную школу, успела это сделать. Рада, что могу поделиться своим сценическим опытом именно с русскими певцами. Это мой долг и желание... Это наша земля. Россия — мой дом. И не хочу нигде иметь другого. Я вынуждена была покинуть страну в 1974 году. Только через 16 лет смогла приехать сюда. И рада тому, что я здесь.

Родильное отделение в поселке Вачи с самым современным оборудованием открылось в поселке в 1997 году. С сайта http://lifenews.ru/news/71460

Знаменитой супружеской парой было организовано два благотворительных фонда - музыкальный фонд М.Л. Ростроповича, задача которого – помогать стипендиями молодым музыкантам, и медицинский благотворительный фонд «Вишневская—Ростропович». Эти фонды опекают сейчас их дочери Елена и Ольга

Две дочери Вишневской и Ростроповича – Елена и Ольга – опекают музыкальный фонд М.Л. Ростроповича, задача которого – помогать стипендиями молодым музыкантам, и медицинский благотворительный фонд «Вишневская—Ростропович».

Их благотворительный фонд помогает детским лечебным учреждениям. Ростропович был одним из попечителей школы имени А. М. Горчакова, возрождаемой в духе и традициях Царскосельского лицея.
В Нижегородской области в поселке Вачи в 1997 году был построен на деньги из фонда Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской роддом, который в 1997 году был открыт. Родильное отделение с самым современным оборудованием. Например, был закуплен аппарат для наркоза «Наркомед», который в конце 90-х был лишь в кремлевской больнице. Деньги на его создание и содержание выделялись и из фонда покойного маэстро.Но в 2007 году Мстислава Леопольдовича не стало, появились проблемы. Самая большая из них - нехватка кадров, акушеры получают очень мало и вынуждены увольняться и переезжать в более крупные центры. Но полностью роддом закрываться не будет. (Источник:  http://lifenews.ru/news/71460)

А вот, что сама рассказывает Вишневская в своей беседе с Евгением Ефимовым:

 - В 1992 году я основала «Пенсион­ный фонд Галины Вишневской» для помощи солистам опе­ры и артистам хора Большого театра. Фонд этот работает и сейчас; в него поступают гонорары за мою книгу…

В Петербурге есть наш Медицинский фонд помощи больным детям. Мы сотрудничаем с Петербургской педиатрической академией. Через наш фонд туда поступает необходимое оборудование из самых разных стран. Врачи там уникальные, проводят совершенно невозможные операции. А с техникой плохо. Сделали, скажем, чудо-операцию, а ребенок умирает. Нет дыхательных аппаратов, способных вести его дальше... Был один, для взрослых, который приспосабливали к детям — кустарным способом надставляли толстые трубки, а то они не проходили в горло, и нянька стояла, держала эти трубки... Через наш фонд японцы прислали нужные аппараты, теперь стало полегче.

С этой Академией педиатрии у меня связана одна ис­тория. Мы уже были знакомы с ее врачами, они приходили к нам, уже шла помощь через фонд, а я все никак не могла выкроить время побывать у них. И вот как-то вырвалась, поехала. Водят меня, показывают больницу. А мне как-то не по себе, странное какое-то состояние: будто я это все уже видела. Дальше — больше. Спрашиваю: а не было ли у вас здесь родильного дома? Да, отвечают, и сейчас есть. Больница разбросана по нескольким зданиям. Смотрю: сад, крыльцо... И вдруг! — как осенило. У меня же сын умер в этой больнице! Во время войны. В памяти навсегда запе­чатлелись те две недели, что я провела с ним здесь, но совершенно забылось само место, где это было. А теперь — вспомнилось: как в отчаянии ходила по этим коридорам, как сидела на этом крыльце, а из родильного отделения мне приносили для сына грудное молоко, у меня не было... И вот я снова пришла сюда 11 февраля 1995 года, как раз в день рождения своего сына. Ему бы исполнилось 50 лет... И Бог привел меня в эту больницу.

Мы хотели, чтобы наш фонд работал и в Москве. Го­ворили с руководителями некоторых больниц, предлагали помощь. И не встретили никакого энтузиазма. Один ди­ректор нам прямо сказал: нам не нужна аппаратура, нам нужны деньги. На что мы ответили: денег не получите, мы знаем, куда обычно уходят деньги. Помощи и кредитов Россия получила достаточно, а проку от этого никакого. Да его и не будет, пока люди не усвоят раз и навсегда, что нельзя лгать, нельзя воровать, обирать больных и беспо­мощных. Так что пока работаем только с Петербургом.

Галина Вишневская в фильме «Александра». С сайта http://www.avrora.spb.ru/film/192/357 . Сюжет фильма. Пожилая Александра приезжает в военную часть навестить внука, офицера Российской Армии, служащего в Чечне. События двух следующих дней - долгий ночной разговор с внуком, молодым офицером, их непростой путь навстречу друг к другу, случайная встреча с незнакомой местной женщиной, дающая потерянную было надежду, прогулка по "раненому" городу - глубоко тронут ее душу...

В 2007 году Вишневская появилась на большом российском экране. Сыграв сложную драматическую роль — бабушки солдата - срочника, приехавшей проведать внука на передовую, — в фильме Александра Сокурова «Александра».

Сама Галина Павловна называла эти съемки «своим Белым домом». Намекая на своего супруга, оказавшегося в Белом доме во время осады 1991 года:

— Я уехала из дома, не говоря ничего мужу (Мстислава Леопольдовича не станет буквально за полгода до премьеры фильма «Александра»). И когда он мне позвонил и спросил: “Где ты?” — я ответила: “В Грозном”. Он переспросил: “Где?!” Он-то думал, что я отправилась в Минводы. “Как так? — заволновался он. — Что за безобразие? Срочно приезжай домой!” “Нет, — говорю. — У тебя же был Белый дом. Теперь моя очередь. Только мой Белый дом — здесь. Не могу я никуда ехать: группа — здесь, я — здесь. Мой Белый дом”.

— Что значат эти съемки лично для вас?

— Очень многое. Это роль прекрасная. Новые совершенно ощущения в непривычном для меня образе. Я — оперная певица, а это вечно молодые героини: Наташа Ростова, Татьяна Ларина, Лиза и так далее. А здесь это — обобщенный, сильный образ матери. Хозяйки своей страны. Так она и идет по всему фильму. А все вокруг — ее дети. Она их всех нарожала и теперь хочет посмотреть, что из них вышло, и как они будут жить дальше. Она задает вопросы, ничего не говоря. А вы должны их услышать, увидеть и ответить — каждый сам себе, — что же вообще человек должен дальше делать, если он уже дошел до такого состояния, что, как в Америке, готов перестрелять половину школы. Мир сошел с ума. Люди одичали. Но кто-то же должен задуматься о будущем.

Николай Рерих. Сокровище ангелов. Проект Фрески. 1905. Холст, масло, темпера. 315 х 366. Константиновский дворец, Стрельна, (под Санкт Петербургом). Из коллекции Галины Вишневской и Мстислава Ростроповича. (источник информации сайт http://www.tanais.info/art/pic/roerich156.html - Танаис-галерея)

17 сентября 2007 предприниматель Алишер Усманов за день до начала аукциона Сотбис, за 72 млн долларов США приобрёл выставленную на продажу коллекцию искусства Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской, состоящую из 450 лотов. С учётом налоговых и остальных выплат, сумма сделки составила 100 млн долларов США. Примечательно, что по предварительной оценке, стоимость коллекции составляла 26-40 млн долларов США. После покупки Алишер Усманов безвозмездно передал коллекцию российскому правительству, в данный момент она экспонируется в Константиновском дворце (Санкт-Петербург). Коллекция состоит из восемьсот предметов. Живопись, графика, акварель, посуда, мебель...

Галина Вишневская заявила, что все вырученные за коллекцию средства пойдут на благотворительные цели - на содержание фондов: семейного ("Ростропович-Вишневская") и медицинского фонда в помощь детям "Во имя здоровья и будущего детей в России".

Вот далеко неполный перечень ее прекрасных дел, сделанных уже в постсоветской России. Ниже приводим беседу с Галиной Павловной. Эту беседу она поместила в своей книге «Галина. История жизни», которая явилась как бы итогом ее размышлений и о своей судьбе и о судьбе всей России.

Талантливый человек талантлив во всем. Большое место в жизни Галины Вишневской заняла ее книга «Галина. История жизни». Впервые эта книга была издана в 1984 году в Соединенных Штатах Америки на английском языке, сразу же перепечатана в Англии и Австралии и стала бестселлером. Затем последовали ее переводы в Швеции, Франции, Фин­ляндии, Италии, Испании, .Японии, Голландии, Южной Африке, Израиле, ФРГ, Югославии, Исландии... На русском языке книга вышла в 1985 году в Париже — в совместном издании журнала «Континент» и «La Presse libre». Обойдя весь мир, получив несколько литературных пре­мий и широчайшее признание читателей, книга наконец при­шла на родину автора и вызвала огромный интерес. «Эту книгу я должна была написать. В ней мое спасение... Она помогла мне жить дальше», - так объясняет актриса свое обращение к писательскому труду. Лишенная в один момент своего дома, права жить на Родине, получившая клеймо изгнанницы, она оказалась перед острой необходимостью рассказать людям правду: что произошло, почему, где истина?
Для этого была только одна возможность - написать книгу. Несколько лет шла работа над ней - между концертами, спектаклями, репетициями, записями, устройством семьи в новых условиях. Вышла книга в США в 1984 году, а затем, обойдя весь мир, пришла на Родину автора. В ней - правда о жизненном пути замечательной актрисы, ее семье, людях, с которыми свела судьба». (Галина Вишневская)

ИЗ БЕСЕДЫ С ГАЛИНОЙ ВИШНЕВСКОЙ:

«КНИГЕ ВЕРЯТ, ПОТОМУ ЧТО В НЕЙ ВСЁ ПРАВДА»

— ...Эту книгу я должна была написать. В ней было мое спасение. Когда нас выбросили из нашей страны, во мне была такая ярость, что я готова была взорвать весь мир. Она мешала мне жить. Она душила меня. Мне нуж­но было рассказать людям, что случилось с нами. И почему.

На пресс-конференции в Париже после лишения советского гражданства. Март 1978. Photo Goldberg / Sygma (Фотография из книги Вишневской Г.П. «Галина. История жизни»)

Через неделю после указа о лишении гражданства, в марте 78-го, мы с Ростроповичем начали записывать в Лон­доне «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича — первый вариант оперы. Потом критики наперебой писа­ли, что эта опера — возможно, лучшее, что мы сделали до тех пор в грамзаписи, что драматизм моего исполнения потрясает. Наверное, правда. Я вложила в Катерину столько своей боли, гнева, сочувствия к русскому человеку, к рус­ской женщине, что порой исчезала грань: где она, где я. И отправляла я на тот свет не купца Бориса Тимофеевича или проститутку Сонетку, а всех этих Брежневых-Андроповых-Сусловых-Фурцевых, всю их подлую партийно-по­лицейскую власть, что сидела на горбу у народа и помыка­ла им, как скотом.

Катерина Измайлова была для меня как «скорая по­мощь», помогла справиться с шоком. Но боли было слиш­ком много. Тысячи людей сочувствовали нам — от коро­лей и президентов разных государств, от знаменитых коллег — до булочника, у которого мы покупали хлеб. Нам присылали письма, звонили, подходили на улице. Но я ви­дела, что эти добрые, отзывчивые люди до конца не пони­мают, что же произошло. Они пытались найти какие-то причины и объяснения. Люди слушали прекрасную рус­скую музыку, и музыка заслоняла в их сознании реальную картину жизни в нашей стране. Для многих не было большой разницы между Россией и тем коммунистическим режимом, который десятилетиями душил ее.

Они не понимали: как возможно такое, чтобы двух музыкантов за то, что в их доме живет писатель, который пишет правду, абсолютную правду, но неугодную Совет­ской власти, — навсегда лишили их дома, самого права жить на родине? Ни в одной стране мира, кроме нашей, этого не могло произойти. Только когда-то в фашистской Герма­нии. Но ведь наши правители от шеи до коленок увешали себя звездами и орденами именно за борьбу с фашиз­мом!.. И взахлеб кричали о небывалых правах и свободах советских граждан. Это было посильней крысиной отра­вы — орудия несчастной Катерины Измайловой.

Я давала множество интервью, но объяснить того, что случилось с нами, и почему это вообще могло случиться, и именно в России, — я была не состоянии: не знала языков, мне не хватало слов. Да и рассказывать это надо было месяцами с утра до вечера и с вечера до утра! И тогда я решила написать книгу. Поначалу думала поступить, как все музыканты и ар­тисты, надиктовать ее опытному литератору. Диктовала я долго. А когда прочла несколько пробных страниц, не уз­нала себя — не мой голос, не мои интонации, не мой ха­рактер. И я села писать сама. Писала с 80-го по 84-й. В те годы я много пела, ездила, давала мастер-классы, наконец, устраивала новую жизнь семьи. А мысленно все время возвращалась к той, прежней жизни, снова и снова прожи­вала все ее этапы. Я писала книгу для западного читате­ля — и даже подумать не могла, что она когда-нибудь дой­дет до моих земляков. А западному читателю, чтобы он понял, надо было рассказать не только то, что и как было с нами, но и почему. Значит, требовался исторический экс­курс. Получилась огромная книга. И я стала ее сокра­щать. Жалко было многого, но выбрасывала страницу за страницей. В нашей жизни столько нелепого, фантасти­ческого, несовместимого с обычным здоровым человечес­ким сознанием, что если бы я напечатала все, что знала и пережила, — мне никто бы не поверил. Читатель не смог бы поставить себя на мое место, даже просто вообразить.

 — Что, например?

 — Многое. Скажем, то, что за нами на протяжении нескольких лет велась неусыпная слежка. Представляете, за двумя артистами — певицей и виолончелистом — как за шпионами или мафиози какими-то. Здоровые мужики вместо того, чтобы пахать, делом заниматься, сменяя друг друга, следили: куда мы поехали, на какой машине, с кем встречались, кому что говорили, что купили и т.д.

Не все рассказала и про советский быт, про порядки наши коммунистические — психически нормальный че­ловек решил бы: она сочиняет. Я проверяла. И про жизнь Большого театра — меньше, чем могла бы. Но и того, что я сохранила в книге, хватило для внятной картины.

Галина Вишневская с Александром Галичем, Михаилом Барышниковым, Мстиславом Ростроповичем и Иосифом Бродским. (фотография из книги Галины Вишневской «Галина. История жизни»). Теперь уже все они ушли в мир иной…

Книгу напечатали в США в 1984 году по-английски, затем она была переведена на более чем двадцать языков, продавалась по всему миру. По-русски ее издал в Париже Владимир Максимов. Она долго была в списке бестселле­ров, я получила за нее несколько литературных наград: премию критиков, премию французской Академии искусств, другие...

Когда книга вышла на французском языке, к нам при­шел композитор Марсель Ландовски и сказал, что настоль­ко потрясен книгой, описанными в ней событиями, что хо­чет писать по ней оперу. Я, конечно, с радостью согласилась; я знала Марселя уже много лет, он написал два сочинения для голоса с оркестром — «Ребенок зовет» и «В тюрь­ме», — специально для меня и Славы и нам их посвятил. Но приняла я его идею как-то отстраненно, будто он соби­рается писать оперу о ком-то вообще. В течение четырех лет он приносил и проигрывал мне отдельные сцены, со­ветовался по вопросам либретто, он писал его сам, — и все равно я не принимала оперу как свое личное и думала, что еще много лет пройдет, может, я никогда и не услышу ее на сцене.

И вот в марте 96-го я приехала во французский город Лион, где в оперном театре ставили оперу «Галина». Я вошла в темный зал, одна, никто меня не видел. На сцене певица репетировала «Прощание с Большим театром». Когда я услышала мои слова, увидела себя в той ситуации, мне по­казалось, что я умерла и из другой жизни смотрю на то, что было со мной здесь, на земле. Как у Тютчева: «Так души смотрят с высоты на ими брошенное тело...» Я за­жала рот рукой, чтобы не закричать.

...Интересно Ландовски решил роль Ростроповича — его присутствие выражено только в звуках виолончели, визуально его на сцене нет. Мне кажется, только француз мог найти такой тонкий и элегантный прием. В либретто введен персонаж, как бы олицетворяющий Советскую власть. Когда Ландовски проигрывал мне его сцены, я ему сказала, что получилась фигура, похожая на Скарпиа в «Тос­ке». Так появился в опере «Галина» Скарпиев.

Для меня эта опера явилась событием не только по­тому, что она обо мне, но и потому еще, что она о моей стране, о событиях нашей жизни и того времени, о кото­рых пока не написал никто из известных мне композито­ров.

Вскоре состоялась премьера оперы «Галина». Она шла два часа, без антракта. И публика не шелохнулась.

 — Вопреки Вашим ожиданиям, книга пришла-таки и на Вашу родину. Чем Вы объясняете ее ошеломляющий успех у нашего читателя?

 — Я действительно не верила, что такое может случиться. Знай я это, написала бы ее, наверное, несколько иначе. Не вдавалась бы в излишние подробности, всем у нас известные. Не обращалась бы так часто к истории: наши люди на своей шкуре испытали ее прелести. Я счастлива, что книга понравилась здесь. Об этом пишут мне, говорят. И узнают меня уже не по сцене — я 22 года не живу в России, выросло другое поколение слушателей, — а по моей книге. Часто слышу от разных людей: «Это вы про меня написали». От очень многих. Наверное, потому, что в ней — не просто жизнь артистки, а больше — вообще жизнь, судьба народа. Конечно, артистка никуда не делась — я рассказываю о своей карьере, о моих встречах с большими людьми — Шостаковичем, Мелик-Пашаевым, Покровским, Лемешевым, — но в основном это жизнь каждого моего соотечественника. Все равно, старый он или молодой. В книге нет ничего выдуманного, вот ей и верят. Молодежь, может, даже чего-то не знает, не застала, но слышала от родителей. Что говорить — отголоски того времени до сих пор идут очень мощные. Они будоражат, волнуют. Слишком мало времени прошло. В нашем, на­пример, поколении вся эта боль живет, клокочет. А мы породили другое поколение — нынешнее. И этому ны­нешнему не все равно, что исковеркало жизнь их матерям и отцам.

 — Книга заканчивается Вашим отъездом на Запад. Как сложилась Ваша жизнь там?

Мстислав Леопольдович Ростропович и Галина Павловна Вишневская (фотография из книги Галины Вишневской «Галина. История жизни»)

 — Работала. Мы были выброшены без копейки денег. У Славы виолончель, у меня голос. И двое детей: Ольге — 18, Лене — 16. Все имущество осталось здесь, надо было строить жизнь заново. То есть работать, сколько будет сил. Ни на какие творческие искания уже просто не хватало времени. Мне было 47 лет, за плечами тридцать лет карьеры. Мы свалились на Запад как снег на голову. Там вся концертная жизнь расписана на годы вперед. Пришлось буквально с ходу искать в ней свое место. Нас знали, ценили, но все равно было трудно. Я не могла сидеть и раздумывать над какими-то особенными, новыми программами концертов, разумном их расписании. Если была возможность, я должна была каждый вечер выходить на сцену. Зарабатывать деньги. Детям надо было учиться, нужно было снимать квартиру... Да мало ли что нужно, когда начинаешь жизнь с нуля! Работала как лошадь. Ростропович до сих пор работает, и вся жизнь его проходит в самолетах и концертных залах.

...Это ж только нашему, русскому человеку издалека кажется, что на Западе сыплется с неба манна. Ничего подобного — каждый доллар нужно заработать потом и кровью. Работай — и будешь все иметь. Когда у нас это поймет каждый — Россия начнет возрождаться. А пока мы стоим с протянутой рукой и кого-то ждем — будем прозябать.

...Я ничего и никого не ждала. Некогда было ждать. Надо было, хочешь не хочешь, выходить на сцену. Тру­диться.

Я многого добилась. Но многого и не сделала, что мог­ла. Не спела, например, Кармен, Медею... Десятки моих партий. Я перестала об этом думать сегодня: что толку? На Западе я должна была делать то, что лежит на дороге — бери, пой. Чтобы воплотить свои мечты, действительно творить — нужен свой театр, который строит репертуар в расчете именно на тебя, нужны единомышленники. На Западе этого у меня не было. А переезжать из театра в театр — это дает обеспе­ченную жизнь, но не творческое удовлетворение. К тому же я не могла опускаться ниже того уровня, к которому привыкла, работая с Борисом Александровичем Покровским, великим режиссером. Я видела зачастую скороспелые, беспомощные постановки — и отказывалась петь в них. Предпочитала да­вать концерты. Потеря Большого театра была для меня не­восполнима. За несколько лет невозможно найти новый свой театр, где тебе будет хорошо. Это нужно вырасти там, иметь другую психологию.

С другой стороны, если бы я всегда жила там, на Запа­де, — наверное, и характер другой выработался бы, и судь­ба была иная. И может, я не стала бы тем, что я есть. Так что все вышло так, как должно было, — все от Бога.

Зато знаю, что случилось бы, останься мы тогда в Москве. Ростроповича не было бы вообще — это точно. Он бы либо спился, либо покончил с собой, и я потеряла бы мужа, семью. Примеров такому повороту событий на нашей памяти достаточно, и выбора у меня не было: речь шла о жизни. Я, конечно, могла остаться в театре — не посмели бы, наверное, выгнать, во всяком случае, сразу. Просто не давали бы выезжать за границу, закрыли бы всякие гастроли, будто меня нет. Ведь уже перестали называть мое имя в радиотрансляциях моих опер и в ре­цензиях на выступления — писали, что концерт прошел с успехом, оркестр играл прекрасно, а о солистке ни сло­ва. Да, больно, унизительно, но от этого же не умирают. А может, умирают. Я вот не умерла, но — надолго ли бы меня хватило? Рада, что нашла в себе силы — поставить на всем точку и уехать.

Нам надо было скрыться с глаз долой. Я надеялась, что лет через пять о нас забудут, все утрясется, успокоит­ся — и мы вернемся. Но нас и за границей не оставляли в покое, а в 78-м лишили гражданства — подло, заочно, не соизволив даже известить лично. Узнали мы об этом из сообщений по парижскому телевидению...

Наши вожди думали, будто выбросили нас на капита­листическую свалку и мы пропадем там. В назидание другим. То-то было б радости! А мы вот выжили, хотя мою творческую жизнь, повторяю, искорежили. Она бы сло­жилась иначе. Не лучше, не хуже — по-другому.

 — Позвольте усомниться, что все было так грустно. В 77-м году вы были признаны лучшей певицей мира, записали множество пластинок, которые все (!) удостоены различных премий. Запад успел и сумел оценить Вас...

 — Помогла пройденная школа, привычка делать все, за что берешься, по высшему разряду, держать уровень. И все-таки театр уже не приносил мне прежней радости.
Единственной интересной новой оперной партией была Леди Макбет в опере Верди в Эдинбурге. И в 1982 году я решила оставить оперную сцену — спела на прощанье восемь спектаклей «Евгения Онегина» в парижской Гранд-Опера. Публика, пресса, импресарио были в недоумении: как! — голос звучит прекрасно, успех есть огромный. Но я твердо сказала: все. Лучше уйти на несколько лет раньше, чем на неделю позже.

А концертную деятельность продолжила. И много записывалась на пластинки. Здесь у меня, действительно, было немало ярких, без преувеличения, работ. Это прежде всего Катерина Измайлова, о которой я говорила. В Рос­сии мне не дали записать Тоску — я сделала это в Пари­же. В «Пиковой даме» пела Лизу — в России я ее тоже не смогла записать.

С «Пиковой дамой» случилась примечательная исто­рия. В записи должен был принимать участие хор из Болгарии. Наши власти прознали об этом. ЦК КПСС не­медленно связался с братской компартией — и хору зап­ретили выезд в Париж. До записи оставалось две недели. Можете представить, чего стоило найти новый хор, кото­рый бы за такой срок сумел выучить оперу — по-русски! Собирали хористов из всех церквей. И они пели. И по­добного внимания к нашей творческой судьбе со стороны Советской власти было в избытке, пакостили при каждом удобном случае.

...В «Борисе Годунове» я записала две партии — Ма­рины Мнишек и Шинкарки. Вновь спела Наташу в «Вой­не и мире» — причем, это была полная, четырехчасовая версия оперы — всюду она идет в сокращенном виде. Я уже записывала эту оперу в Москве, в 1961 году, и получила Гран-при Парижской академии. И вот за эту же партию, записанную через двадцать пять лет, я вновь была награж­дена Гран-при той же академии. По-моему, в истории грам­записи и оперного искусства такого еще не было, рекорд. Записала «Иоланту» — и поставила как режиссер эту оперу с молодыми певцами в Англии. В Монте-Карло, Вашингто­не и Риме поставила «Царскую невесту», красивый полу­чился спектакль. Выпустила на пластинках много камер­ных программ — в основном, русской музыки. Последний альбом сделала в 1991 году: это были романсы Глинки, Му­соргского, Римского-Корсакова, Чайковского, Бородина. Регулярно вела и веду мастер-классы в разных странах. Объездила весь мир.

Да, еще — писала эту книгу, «Галину». Налаживала быт семьи. Растила дочерей. Потом выдавала их замуж, радовалась внукам. Теперь у меня их шестеро. Четверо у Елены, двое — у Ольги. Это самое ценное приобретение в нашей жизни на Западе.

 — В 1990 году Вам вернули советское гражданство. Судя по тогдашним сообщениям в газетах и по телевиде­нию и вспоминая ваш первый приезд, это не вызвало у Вас большого восторга...

— ...Не знаю, как у кого, а у меня не было никакой тоски по березкам, матрешкам и резным оконцам. Ника­кой. Я знала, что никогда не увижу своей родины. И при­няла это как данность, жесткую, несправедливую, но неиз­бежность. Надо было врастать в чужую жизнь. Мы и врастали. И вросли. И когда в 91-м намечались гастроли Ростроповича с Вашингтонским оркестром в Москве и Ленинграде и появилась возможность побывать на роди­не, я не хотела ехать. Зачем? Чтобы вновь переживать прошлое, исходить гневом? Власть была прежняя, как и раньше, держала народ в скотском состоянии. А всевоз­можным красивым словам я давно научилась не верить.

Живя за границей, мы не порывали духовной связи со своим народом. И когда случилось землетрясение в Армении, Ростропович дал несколько благотворительных концертов в пользу пострадавших, перечислил полмиллио­на долларов — но, конечно, в советских газетах о том не было ни звука. О предстоящих гастролях уже шла речь, они рекламировались, а мы все еще оставались врагами народа. Указ действовал — его отменили за три недели до нашего приезда, успели. Вот бы был скандал! Верну­ли — как и лишили: не спрашивая. Естественно, никаких извинений, сожалений. Даже не хватило ума — свалить все на Брежнева. Такое впечатление, будто выбросили вещь на свалку, а потом одумались: может пригодиться — и подобрали. А Солженицын еще долго оставался врагом на­рода. Мы поставили в парижском доме специальную мощ­ную антенну и следили за съездами депутатов. Меня тошнило от этой говорильни — страна дышала на ладан, а ее правители вели разговоры, как сохранить свой социа­лизм-коммунизм. Вспомните, вы же сами, готовя первое издание моей книги в 1990-м, просили выбросить то эту строчку, то этот абзац: порядки оставались прежние.

Мой первый приезд в Россию запомнился мне тем, что я, по-моему, за все дни здесь ни разу не улыбнулась. Воспринимала происходящее, как каменная.

Понадобилось немало времени, коренное изменение всей политической обстановки, август 1991-го, приход Ель­цина, его команды — чтобы понемногу исчезли обида и настороженность. И пробудилась вера, что действитель­но рождается новая Россия. Поэтому сначала я приез­жала редко и на несколько дней — только по каким-ни­будь делам.

 — Например, на юбилейный вечер в Большом театре?..

 — После того как Большой театр меня предал — «наградил» за мои 22 года на его сцене, — я думала, что ноги моей никогда там не будет. Но когда в начале 1992-го года театр предложил мне устроить мой вечер — в честь 45 - летия творческой деятельности, — я с открытой душой со­гласилась. Я подумала тогда: тех, кто меня предал, уже нет в театре, пришли новые люди, много молодых, совершенно мне неизвестных, вправе ли я их обвинять в случившемся с нами? И я вышла на сцену родного театра. И вновь, после восемнадцати лет отсутствия, испытала все прежние чувства — любви, упоения, страха, восторга — и каждую минуту, в течение всего вечера, ощущала, как меня, капля за каплей, покидает давняя боль, уходит обида — им не остается места в моем сердце. Я поняла, что меня не забыли, помнят и все хорошо понимают. Мне нужно было это — чтобы ушла душившая меня ярость. Я не тот человек, который может копить в себе злость и долго жить с ней. Вечер был гран­диозный. Три часа шла прямая трансляция из театра. Пер­вая программа телевидения даже отменила один выпуск вечерних новостей. Да, в России если уж бьют — то до смерти, а если прославляют — то без всякого удержу и меры. Все от всей души...

 - А творческая деятельность?

 - Продолжается. Я уже не пою. Но осваиваю новые амплуа. Вот снялась в фильме «Провинциальный бенефис». Может быть, фильм не всем понравился — это был смелый эксперимент: соединить несколько пьес Островского в один сценарий и сделать Кручинину оперной певицей. Но все же он получился красивый: дивные русские пейзажи, великолепные актеры. И для меня это была совершенно новая, интересная работа.

Никак не ожидала я, что после стольких лет сцени­ческой деятельности вновь стану дебютанткой. А это слу­чилось. Во МХАТе я вышла на сцену в драматической роли, да еще в какой — Екатерина Великая! Конечно, не Бог весть какие проблемы поднимаются в пьесе, но спектакль, по-моему, получился яркий, и публике очень нравится. С радостью езжу на гастроли с театром по городам России — и волнуюсь всякий раз перед выходом, как сорок, и трид­цать, и двадцать лет назад... Беседовал с Галиной Вишневской Евгений Ефимов. (Источник: Вишневская Г. Галина. История жизни./ Галина Вишневская — Смоленск: Русич, 1999.— 640 с. - (Женщина-миф)

И в заключение - стихотворение самой Анны Ахматовой, посвященной замечательной певице и прекрасной женщине Галене Вишневской. Поэтесса была уже тяжело больна и лежала в больнице, и вдруг по радио услышала потрясающее пение Галины Павловны, и тогда появились эти стихи:

Анна Ахматова
Слушая пение
Женский голос как ветер несется,
Черным кажется, влажным, ночным,
И чего на лету ни коснется -
Все становится сразу иным.
Заливает алмазным сияньем,
Где-то что-то на миг серебрит
И загадочным одеяньем
Небывалых шелков шелестит.
И такая могучая сила
Зачарованный голос влечет,
Будто там впереди не могила,
А таинственный лестницы взлет.
19 декабря 1961 (Никола Зимний) Больница им. Ленина [Вишневская пела "Бразильскую Баховиану"]