Красота осени в прозе Константина Паустовского

Красота осени в прозе Константина Паустовского

         Дугин В. Осенние листья

«Трудно найти в нашей литературе другого писателя, который бы так проникновенно воспевал русскую природу…» (Л. Левицкий о писателе Константине Паустовском)

«В лучших произведениях Паустовского звучит любовь к жизни, напоминание о том, что вопреки любым трудностям, балластам быта и унылой повседневности жизнь все-таки прекрасна. Паустовский первым из писателей заговорил об ответственности человека перед Природой, о возможности и необходимости гармоничного слияния Человека, Природы и Общества в одном Доме, названном планетой Земля. Читая произведения Паустовского, мы припадаем к источнику алмазной чистоты, прозрачности и красоты русского языка. Его книги помогают не распыляться в суетном, мелочном, преходящем. Слово Паустовского, обращенное к читателю, врачует душу, заставляет думать о вечном, прекрасном мире Природы и искусства, в нетленность законов которых свято верил Константин Георгиевич Паустовский». (Валентина Александровна Пимнева)

Из повести К. Паустовского «Золотая роза»
Приметы осени

Нестеров М.В. Долина реки осенью

Я бродил подолгу и видел много примет осени. По утрам в лужах под стеклянной коркой льда были видны пузыри воздуха.

Иногда в таком пузыре лежал, как в полом хрустальном шаре, багровый или лимонный лист осины или березы. Мне нравилось разбивать лед,  доставать эти замерзшие листья и приносить их домой. Скоро у меня на подоконнике собралась целая куча таких листьев. Они отогрелись, и от них тянуло запахом спирта.

Лучше всего было в лесах. По лугам дул ветер, а в лесах стояла похрустывающая ледком сумрачная тишина. Может быть, в лесах было особенно тихо от темных облаков. Они так низко нависали над землей, что кроны сосен за­кутывались подчас туманом.

Иногда я ходил удить рыбу на притоки Оки. Там в зарослях от терпкого запаха ивовых листьев как будто сводило кожу на лице. Вода была черная, с глухим зеленоватым отливом. Рыба брала по осени редко и осторожно.

А потом полили дожди, растрепали сад, прибили к земле почернелую траву. В воздухе запахло водянистым снегом.

Много было примет осени, но я не старался запоминать их. Одно я знал твердо — что никогда не забуду этой осенней горечи, чудесным образом сое­диненной с легкостью на душе и про­стыми мыслями.

Из книги К. Паустовского «Поэтическое излучение»
Осенняя ночь

Осеннее звездное небо.  http://sdeerwallpaper.com/Cool-Wallpapers/autumn-sky-backgrounds-Is-Cool-Wallpapers.jpg

Бывают осенние ночи, оглохшие и немые, когда безветрие стоит над чер­ным лесистым краем и только коло­тушка сторожа доносится с деревен­ской околицы.

Была как раз такая ночь. Фонарь освещал колодец, старый клен под забором и растрепанный ветром куст настурции на пожелтевшей клумбе.

Я посмотрел на клен и увидел, как осторожно и медленно отделился от ветки красный лист, вздрогнул, на одно мгновение остановился в воздухе и косо начал падать к моим ногам, чуть шелестя и качаясь. Впервые я услышал шелест падающего листа — неясный звук, похожий на детский шепот.

Ночь стояла над притихшей землей. Разлив звездного блеска был ярок, почти нестерпим. Осенние созвездия блистали в ведре с водой и в маленьком оконце избы с такой же напряженной силой, как и на небе.

Созвездия Персея и Ориона проходили над землей свой медлительный путь, дрожали в воде озер, тускнели в зарослях.

К рассвету загорался зеленый Сириус. Его низкий огонь всегда запутывался в листве ив. Юпитер закатывался в лугах над черными стогами и сырыми дорогами, а Сатурн поднимался с другого края неба, из лесов, забытых и брошенных по осени человеком. Звездная ночь проходила над землей, роняя холодные искры метеоров, в шелесте тростников, в терпком запахе осенней воды.

Паустовский К.
Желтый свет (отрывок)

Жуковский С.Ю. В старой аллее

Я проснулся серым утром. Комната была залита ровным желтым светом, будто от керосиновой лампы. Свет шел снизу, из окна, и ярче всего освещал бревенчатый потолок.

Странный свет - неяркий и неподвижный - был непохож на солнечный. Это светили осенние листья. За ветреную и долгую ночь сад сбросил сухую листву, она лежала шумными грудами на земле и распространяла тусклое сияние. От этого сияния лица людей казались загорелыми, а страницы книг на столе как будто покрылись слоем воска.

Так началась осень. Для меня она пришла сразу в это утро. До тех пор я ее почти не замечал: в саду еще не было запаха прелой листвы, вода в озерах не зеленела, и жгучий иней еще не лежал по утрам на дощатой крыше.

Осень пришла внезапно. Так приходит ощущение счастья от самых незаметных вещей - от далекого пароходного гудка на Оке или от случайной улыбки.

Осень пришла врасплох и завладела землей - садами и реками, лесами и воздухом, полями и птицами. Все сразу стало осенним.

В саду суетились синицы. Крик их был похож на звон разбитого стекла. Они висели вниз головами на ветках и заглядывали в окно из-под листьев клена.

Каждое утро в саду, как на острове, собирались перелетные птицы. Под свист, клекот и карканье в ветвях поднималась суматоха. Только днем в саду было тихо: беспокойные птицы улетали на юг.

Начался листопад. Листья падали дни и ночи. Они то косо летели по ветру, то отвесно ложились в сырую траву. Леса моросили дождем облетавшей листвы. Этот дождь шел неделями. Только к концу сентября перелески обнажились, и сквозь чащу деревьев стала видна синяя даль сжатых полей. (Полный текст рассказа ЗДЕСЬ http://lib.ru/PROZA/PAUSTOWSKIJ/r_zhelyj.txt )

Константин Паустовский
Мой дом

КУПРИН А. (1880 — 1960). Осенний букет. 1924. Холст, масло. 94 X 79. Третьяковская галерея. Москва

1

Маленький дом, где я живу в Мещоре, заслуживает описания. Это бывшая баня, бревенчатая изба, обшитая серым тёсом. Дом стоит в густом саду, но почему-то отгорожен от сада высоким частоко­лом. Этот частокол - западня для деревенских ко­тов, любителей рыбы. Каждый раз, когда я возвра­щаюсь с ловли, коты всех мастей - рыжие, чёрные, серые и белые с подпалинами - берут дом в осаду. Они шныряют вокруг, сидят на заборе, на крышах, на старых яблонях, подвывают друг на друга и ждут вечера. Все они смотрят, не отрываясь, на ку­кан с рыбой - он подвешен к ветке старой яблони с таким расчётом, что достать его почти невозможно. Вечером коты осторожно перелезают через час­токол и собираются под куканом. Они подымаются на задние лапы, а передними делают стремитель­ные и ловкие взмахи, стараясь зацепить кукан. Издали кажется, что коты играют в волейбол. Потом какой-нибудь наглый кот подпрыгивает, вцепляет­ся в кукан мёртвой хваткой, висит на нём, качается и старается оторвать рыбу. Остальные коты бьют от досады друг друга по усатым мордам. Кончается это тем, что я выхожу с фонарём из бани. Коты, застигнутые врасплох, бросаются к частоколу, но не успевают перелезть через него, а протискиваются между кольями и застревают. Тогда они прижимают уши, закрывают глаза и начинают отчаянно кричать, прося пощады.

Осенью весь дом засыпан листьями, и в двух маленьких комнатках становится светло, как в обле­тающем саду.

Трещат печи, пахнет яблоками, чисто вымытыми полами. Синицы сидят на ветках, пересыпают в горле стеклянные шарики, звенят, трещат и смотрят на подоконник, где лежит ломоть чёрного хлеба.

2

В доме я ночую редко. Большинство ночей я про­вожу на озёрах, а когда остаюсь дома, то ночую в старой беседке в глубине сада. Она заросла диким виноградом. По утрам солнце бьёт в неё сквозь пур­пурную, лиловую, зелёную и лимонную листву, и мне всегда кажется, что я просыпаюсь внутри зажжённой ёлки. Воробьи с удивлением заглядывают в беседку. Их смертельно занимают часы. Они тикают на врытом в землю круглом столе. Воробьи подбираются к ним, слушают тиканье то одним, то другим ухом и потом сильно клюют часы в циферблат.

Особенно хорошо в беседке в тихие осенние ночи, когда в саду шумит вполголоса неторопливый отвесный дождь.

Прохладный воздух едва качает язычок свечи. Угловатые тени от виноградных листьев лежат на потолке беседки. Ночная бабочка, похожая на ко­мок серого шёлка-сырца, садится на раскрытую книгу и оставляет на странице тончайшую блестящую пыль. Пахнет дождём - нежным и вместе с тем острым запахом влаги, сырых садовых дорожек.

На рассвете я просыпаюсь. Туман шуршит в саду. В тумане падают листья. Я вытаскиваю из колодца ведро воды. Из ведра выскакивает лягушка. Я обливаюсь колодезной водой и слушаю рожок пастуха - он поёт ещё далеко, у самой околицы.

Я иду в пустую баню, кипячу чай. На печке заводит свою песню сверчок. Он поёт очень громко и не обращает внимания ни на мои шаги, ни на звон чашек.

Светает. Я беру вёсла и иду к реке. Цепной пёс Дивный спит у калитки. Он бьёт хвостом по земле, но не подымает головы. Дивный давно привык к моим уходам на рассвете. Он только зевает мне вслед и шумно вздыхает. Я отплываю в тумане. Восток розовеет. Уже не доносится запах дыма сельских печей. Остаётся только безмолвие воды, зарослей вековых ив.

Впереди - пустынный сентябрьский день. Впереди - затерянность в этом огромном мире пахучей листвы, трав, осеннего увядания, затишливых вод, облаков, низкого неба. И эту затерянность я всегда ощущаю как счастье.

Паустовский К.
Отрывок из рассказа «Резиновая лодка»

Левитан И.И. Речная заводь. Фрагмент

Был сентябрь. Ветер сбрасывал с берез мокрые и пахучие листья. Я сидел у костра, и мне казалось, что кто-то стоит за спиной и тяжело смотрит в затылок. Потом в глубине зарослей я услышал явственный треск человеческих шагов по валежнику. Я встал и, повинуясь необъяснимому и внезапному страху, залил костер, хотя и знал, что на десятки километров вокруг не было ни души. Я был совсем один в ночных лесах. Я просидел до рассвета у потухшего костра. В тумане, в осенней сырости над черной водой поднялась кровавая луна, и свет ее казался мне зловещим и мертвым.

Паустовский К.
Отрывок из очерка «Предательская осень»

Кустодиев Б.М. Осень (Над городом) Фрагмент

Дожди и ветры уже шумели в сос­новых лесах, но в зарослях было тихо и тепло, как в запертой комнате. На полянах доцветала сухая и растрепан­ная белая гвоздика и ползли из-под земли, похожей на золу, тугие белые грибы...

Осенняя печаль. Говорят, она вызы­вает желание писать, но случилось совсем иначе. Я бродил по лесам и с невыразимым наслаждением вспоминал все, уже написанное другими об осе­ни. Я вспомнил Пушкина: «Унылая пора! Очей очарованье! приятна мне твоя прощальная краса...», и Тютчева: «Есть в осени первоначальной корот­кая, но дивная пора...», и еще много других прекрасных стихов, и мне ка­залось, что все они написаны об осе­ни в тех местах, где я жил,— около села Солотчи, в Мещерском крае, к се­веру от Рязани...

Однажды ночью я проснулся от горького винного за­паха,— он проникал вместе с ночным ветром через от­крытое окно. Раньше этого запаха я не замечал. Это было первое дыхание настоящей осени,— она уже шелестела до горизонта дождем палой листвы.

Утром я вышел на крыльцо,— вчерашняя черная зем­ля стала золотой. Бледный желтоватый свет подымался от земли, засыпанной листьями, и дни сразу сделались свет­лее и чище.

Начиналось бабье лето. Воздух, трава, сухие ветки — все было затянуто цепкой паутиной. Она тянулась с запа­да на восток,— так дуют осенние ветры. Каждое утро ты­сячи маленьких пауков покрывали всю землю, как сказоч­ные ткачи, своею пряжей.

Ледяное небо по ночам блистало над садом неведомы­ми созвездиями. Я плохо знал звездное небо. «Каждая такая ночь может быть последней в жизни»,— говорил я себе и торопился изучить величественную карту неба. Си­риус сверкал в глухой воде озер, как синий алмаз. Я видел созвездье Дельфина и туманные огни, что носят название Волосы Вероники, и огненную черту Персея. Сатурн подымался над безмолвием сосновых боров в осенние сумерки, когда на востоке ясно видна пепельная тень от северного полушария земли. Юпитер закатывался в лугах, за Окой, где уже вяли травы и почернели брошенные и ненужные по осени сенокосные дороги. И я, конечно, не написал ни строчки.

В реке начали брать шелесперы — серебряные и силь­ные рыбы, а по вечерам я топил в избе печь, слушал треск огня и скрип веток по ветхой крыше и читал.

Иногда в полночь робкий дождь начинал перешептываться в одичалом саду. Я выходил на порог, долго прислушивался к сонному бормотанью дождя и жалел дале­ких, милых друзей, прекрасных друзей, оставшихся в Москве.

Константин Паустовский
Ощущение родины

Гребёнкина Екатерина. Рябинка.  http://img1.liveinternet.ru/images/attach/c/0/120/950/120950479_21Ryabina_nad_rekoy.jpg

Как-то осенью под Спас-Клепиками я шел со старым лесником Тихоном Малявиным на глухое озеро Орса. Вблизи озера сосновый лес отступил, и начались мхи и золотое березовое мелколесье. Среди мха я заметил круглое оконце. В нем была налита до краев темная и совершенно про­зрачная вода. Со дна этого малень­кого колодца била тихая струя и вер­тела палые листья и румяные ягоды брусники. Мы, конечно, напились из этого лесного колодца ледяной и смо­листой воды.

 - Родник! — сказал Малявин, вытирая седую бороду.— Вот вы книги пишете, и я потому хочу вас спросить об одном.

 - О чем?

 - Связь слов меня интересует. Идешь так вот по лесу и соображаешь. В лесу думать очень вольно и очень спокойно. Вот, к примеру, родник. Отчего он так назван? Оттого, я думаю, что вот здесь, у нас под ногами, зародилась вода.

 - Да, должно быть,— согласился я.

 - Родник! — повторил Малявин.— Вроде как родина воды. Должно быть, и Волга родилась вот так-то — во мху...

Я ответил, что это действительно так. И всю дальнейшую дорогу думал о том, что мне сказал лесник.

Слова «родник», «родина», «народ» возникали и ложились в один поэти­ческий ряд. Там, в лесу, эти слова приобрели какой-то особый, дорогой для сердца и широкий смысл. Стали почти осязаемыми. Все окружающее как бы соединилось в них — от слабого шелеста слетающих листьев до горьковатого запаха перестоявшихся грибов и болотной воды.

С необыкновенной силой я понял, что все это — родина, родная земля, любимая до последней прожилки на лимонном листке осины, до едва уловимого курлыканья журавлей в высоком и прохладном небе.

Ощущение родины вошло в сознание, как эта богатая осень с ее чистотой и обилием красок и запахов, с ее синими далями, затишьем озер и дымом деревень, уже собравших с полей урожай. Все это было вызвано словом «родник».

Паустовский К.
Отрывок из рассказа «Подарок»

Поленов В. (1844-1927). Осенний пейзаж. 1892. Холст, масло. 72 х 108. Львовская картинная галерея

Каждый раз, когда приближалась осень, начинались разговоры о том, что многое в природе устроено не так, как нам бы хотелось. Зима у нас длинная, затяжная, лето гораздо короче зимы, а осень проходит мгновенно и оставляет впечатление промелькнувшей за окном золотой птицы…

… В саду поселилась осень, но листья нашей березы оставались зелеными и живыми. Горели темным пурпуром клены, порозовел бересклет, ссыхался дикий виноград на беседке. Даже кое-где на березах в саду появились желтые пряди, как первая седина у еще нестарого человека. Но береза в комнате, казалось, все молодела. Мы не замечали у нее никаких признаков увядания.

Как-то ночью пришел первый заморозок. Он надышал холодом на стекла в доме, и они запотели, посыпал зернистым инеем крыши, захрустел под ногами. Одни только звезды как будто обрадовались первому морозу и сверкали гораздо ярче, чем в теплые летние ночи. В эту ночь я проснулся от протяжного и приятного звука - пастуший рожок пел в темноте. За окнами едва заметно голубела заря.

Я оделся и вышел в сад. Резкий воздух обмыл лицо холодной водой - сон сразу прошел. Разгорался рассвет. Синева на востоке сменилась багровой мглой, похожей на дым пожара. Мгла эта светлела, делалась все прозрачнее, сквозь нее уже были видны далекие и нежные страны золотых и розовых облаков.

Ветра не было, но в саду всё падали и падали листья. Березы за одну эту ночь пожелтели до самых верхушек, и листья осыпались с них частым и печальным дождем.

Я вернулся в комнаты: в них было тепло, сонно. В бледном свете зари стояла в кадке маленькая береза, и я вдруг заметил - почти вся она за эту ночь пожелтела, и несколько лимонных листьев уже лежало на полу…

Знакомый лесничий усмехнулся, когда мы рассказали ему о своей попытке спасти зеленую листву на березе.

- Это закон, - сказал он. - Закон природы. Если бы деревья не сбрасывали на зиму листья, они бы погибали от многих вещей - от тяжести снега, который нарастал бы на листьях и ломал самые толстые ветки, и от того, что к осени в листве накапливалось бы много вредных для дерева солей, и, наконец, от того, что листья продолжали бы и среди зимы испарять влагу, а мерзлая земля не давала бы ее корням дерева, и дерево неизбежно погибло бы от зимней засухи, от жажды.

А дед Митрий, по прозвищу «Десять процентов», узнав об этой маленькой истории с березой, истолковал ее по-своему.

- Ты, милок, - сказал он Рувиму, - поживи с мое, тогда и спорь. А то ты со мной все споришь, а видать, что умом пораскинуть у тебя еще времени не хватило. Нам, старым, думать способнее. У нас заботы мало - вот и прикидываем, что к чему на земле притесано и какое имеет объяснение. Взять, скажем, эту березу. Ты мне про лесничего не говори, я наперед знаю все, что он скажет. Лесничий мужик хитрый, он когда в Москве жил, так, говорят, на электрическом току пищу себе готовил. Может это быть или нет?
- Может, - ответил Рувим.
- «Может, может»! - передразнил его дед. - А ты этот электрический ток видал? Как же ты его видал, когда он видимости не имеет, вроде как воздух? Ты про березу слушай. Промеж людей есть дружба или нет? То-то, что есть. А люди заносятся. Думают, что дружба им одним дадена, чванятся перед всяким живым существом. А дружба - она, брат, кругом, куда ни глянешь. Уж что говорить, корова с коровой дружит и зяблик с зябликом.
Убей журавля, так журавлиха исчахнет, исплачется, места себе не найдет. И у всякой травы и дерева тоже, надо быть, дружба иногда бывает. Как же твоей березе не облететь, когда все ее товарки в лесах облетели? Какими глазами она весной на них взглянет, что скажет, когда они зимой исстрадались, а она грелась у печки, в тепле, да в сытости, да в чистоте? Тоже совесть надо иметь.

Паустовский К.
ПРОЩАНИЕ С ЛЕТОМ

Поленов В.Д. Ранний снег

Несколько дней лил, не переставая, холодный дождь. В саду шумел мокрый ветер. В четыре часа дня мы уже зажигали керосиновые лампы, и невольно казалось, что лето окончилось навсег­да и земля уходит всё дальше и дальше в глухие туманы, в неуютную темень и стужу.

Был конец ноября — самое грустное время в деревне. Кот спал весь день, свернувшись на старом кресле, и вздрагивал во сне, когда тёмная дождевая вода хлестала в окна.

Дороги размыло. По реке несло желтоватую пену, похожую на сбитый белок. Последние пти­цы спрятались под стрехи, и вот уже больше недели как никто нас не навещал — ни дед Митрий, ни Ваня Малявин, ни лесничий.

Лучше всего было по вечерам. Мы затаплива­ли печи. Шумел огонь, багровые отсветы дрожа­ли на бревенчатых стенах и на старой гравюре — портрете художника Брюллова. Откинувшись в кресле, он смотрел на нас и, казалось, так же как и мы, отложив раскрытую книгу, думал о прочи­танном и прислушивался к гудению дождя по тесовой крыше.

Ярко горели лампы, и всё пел и пел свою нехитрую песню медный самовар-инвалид. Как только его вносили в комнату, в ней сразу стано­вилось уютно — может быть, оттого, что стёкла запотевали и не было видно одинокой берёзовой ветки, день и ночь стучавшей в окно.

После чая мы садились у печки и читали. В такие вечера приятнее всего было читать очень длинные и трогательные романы Чарлза Диккен­са или перелистывать тяжёлые тома журналов за старые годы.

По ночам часто плакал во сне Фунтик — маленькая рыжая такса. Приходилось вставать и закутывать его тёплой шерстяной тряпкой. Фун­тик благодарил сквозь сон, осторожно лизал руку и, вздохнув, засыпал. Темнота шумела за стена­ми плеском дождя и ударами ветра, и страшно было подумать о тех, кого, может быть, застигла эта ненастная ночь в непроглядных лесах.

Однажды ночью я проснулся от странного ощущения. Мне показалось, что я оглох во сне. Я лежал с закрытыми глазами, долго прислуши­вался и наконец понял, что я не оглох, а попросту за стенами дома наступила необыкновенная ти­шина. Такую тишину называют «мёртвой». Умер дождь, умер ветер, умер шумливый, беспокой­ный сад. Было только слышно, как посапывает во сне кот.

Я открыл глаза. Белый и ровный свет напол­нял комнату.

Я встал и подошёл к окну — за стёклами всё было снежно и безмолвно. В туманном небе на головокружительной высоте стояла одино­кая луна, и вокруг неё переливался желтоватый круг.

Когда же выпал первый снег? Я подошёл к ходикам. Было так светло, что ясно чернели стрелки. Они показывали два часа.

Я уснул в полночь. Значит, за два часа так необыкновенно изменилась земля, за два корот­ких часа поля, леса и сады заворожила стужа.

Через окно я увидел, как большая серая птица села на ветку клёна в саду. Ветка закача­лась, с неё посыпался снег. Птица медленно поднялась и улетела, а снег всё сыпался, как стеклянный дождь, падающий с ёлки. Потом снова всё стихло.

Проснулся Рувим. Он долго смотрел за окно, вздохнул и сказал:

— Первый снег очень к лицу земле.

Земля была нарядная, похожая на застенчи­вую невесту.

А утром всё хрустело вокруг: подмёрзшие дороги, листья на крыльце, чёрные стебли кра­пивы, торчавшие из-под снега.

К чаю приплёлся в гости дед Митрий и поз­дравил с первопутком.

 - Вот и умылась земля, — сказал он, — снеговой водой из серебряного корыта.

 - Откуда ты это взял, Митрий, такие слова? — спросил Рувим.

 - А нешто не верно? — усмехнулся дед. — Моя мать-покойница рассказывала, что в старо­давние годы красавицы умывались первым сне­гом из серебряного кувшина и потому никогда не вяла их красота. Было это ещё до царя Петра, милок, когда по здешним лесам разбойники купцов разоряли.

Трудно было оставаться дома в первый зим­ний день.

Мы ушли на лесные озёра. Дед проводил нас до опушки. Ему тоже хотелось побывать на озёрах, но «не пущала ломота в костях».

В лесах было торжественно, светло и тихо.

День как будто дремал. С пасмурного высоко­го неба изредка падали одинокие снежинки. Мы осторожно дышали на них, и они превращались в чистые капли воды, потом мутнели, смерзались и скатывались на землю, как бисер.

Мы бродили по лесам до сумерек, обошли знакомые места.

Стаи снегирей сидели, нахохлившись, на за­сыпанных снегом рябинах.

Мы сорвали несколько гроздей схваченной морозом красной рябины — это была последняя память о лете, об осени.

На маленьком озере — оно называлось Лари­ным прудом — всегда плавало много ряски. Сейчас вода в озере была очень чёрная, прозрач­ная — вся ряска к зиме опустилась на дно.

У берегов наросла стеклянная полоска льда. Лёд был такой прозрачный, что даже вблизи его было трудно заметить. Я увидел в воде у берега стаю плотиц и бросил в них маленький камень. Камень упал на лёд, лёд зазвенел, плотицы, блеснув чешуёй, метнулись в глубину, а на льду остался белый зернистый след от удара. Только поэтому мы и догадались, что у берега уже образовался слой льда. Мы обламывали руками отдельные льдинки. Они хрустели и оставляли на пальцах смешанный запах снега и брусники.

Кое-где на полянах перелетали и жалобно попискивали  птицы. Небо над головой было очень светлое, белое, а к горизонту оно густело, и цвет его напоминал свинец. Оттуда шли мед­ленные снеговые тучи.

В лесах становилось всё сумрачнее, всё тише, и, наконец, пошёл густой снег. Он таял в чёрной воде озера, щекотал лицо, порошил серым дымом леса.

Зима начала хозяйничать над землёй, но мы знали, что под рыхлым снегом, если разгрести его руками, ещё можно найти свежие лесные цветы, знали, что в печах всегда будет трещать огонь, что с нами остались зимовать синицы, и зима показалась нам такой же прекрасной, как лето.

БОРИС ЧИЧИБАБИН о Константине Паустовском
"РАННЕЕ И ПОЗДНЕЕ"

«ГОСПОДИ, КАК ХОРОШО С ТОБОЙ!»

Замечательный человек, религиозный поэт и философ Зинаида Александровна Миркина, научила меня своей любимой молитве: "Господи, как хорошо с Тобой, как тяжело без Тебя. Да будет воля Твоя, а не моя, Господи". Вот, когда я эту молитву узнал, у меня какой-то переворот произошёл в душе. Я понял, что все зло, вся темнота нашей жизни, всё, что происходит сейчас в нашей жизни... - это именно от того, что мы живем не по Божьей воле, а по своей. Да будет Твоя воля, а не моя, понимаете? Мы противопоставили доброй и благой Божьей воле неразумное жестокое своеволие...
Всю русскую литературу можно свести к первой половине этой молитве: "Господи. как хорошо с Тобой..."И вот поскольку мы все, в том числе и я, скорей всего, знаем вторую половину:"... как тяжко без Тебя", - это Толстой, Достоевский, Платонов, "Москва - Петушки" Ерофеева. Это всё: "Господи, как тяжко без Тебя".
Паустовский - редкий писатель, который больше откликается на первую половину: "Господи, как хорошо с Тобой". Паустовскому не интересно было писать о зле, вот не интересно, понимаете.... В конце 60-ых было время... когда все с упоением наслаждались открытием зла в нашей истории, и поэтому Паустовский казался Солженицыну, Твардовскому и ( я должен покаяться) мне писателем легковесным. Ну, пишет о природе, о цветочках. о реках, о дожде, когда опубликована повесть об Иване Денисовиче, - вот трагедия, понимаете... Я потом покаялся в этом, я понял, какой великий, какой замечательный, какой единственный в своем роде писатель Паустовский. Ему неинтересно было писать о зле, он не замечал его, у него было так устроено зрение...
Отворачивался, отстранялся от всего злого, жестокого, безобразного и писал только о прекрасном, о вечном, о Добре. Это нужно очень, поверьте мне, что это очень нужно: нам не хватает такого писателя; я как-то сказал, что он самый первый, самый главный последователь Пушкина... Никто не был в этом: " Господи, как хорошо с Тобой", таким наследником Пушкина в нашей литературе...

Источники:

Бутромеев В.П. Иллюстрированный календарь русской природы./ В.П. Бутромеев. – М.: ОЛМА Медия Групп. 2014. – 448 с.

Паустовский К.Г.  Золотой линь: Рассказы и сказки./ К.Г. Паустовский. – М.: Сов. Россия, 1987. – 128 с.

https://vk.com/topic-1902233_28485075 - здесь высказывания литераторов о творчестве Константина Паустовского