Духовные стихи. ОЛЕГ ГРИГОРЬЕВИЧ ЧУХОНЦЕВ

«Вот и думай, мутант прогресса, что же будет после всего…»

* * *

Если все и там поодиночке
начинают с чистого листа,
Господи, к чему мне эти строчки,
раз я и во гробе сирота?

Я не сирота с Тобою, Отче,
но родного встречу ли отца,
мать свою увижу ли воочью
там, где Ты, и есть ли без лица

хоть одна душа, по кой скучаю?
и когда стою пред алтарем,
чаю воскрешенья мертвых, чаю,
Господи, но в облике своем.

***

А березова кукушечка зимой не куковат.
Стал я на ухо, наверно, и на память глуховат.
Ничего, опричь молитвы, и не помню, окромя:
Мати Божия, Заступнице в скорбех, помилуй мя.

В школу шел, вальки стучали на реке, и в лад валькам
я сапожками подкованными тукал по мосткам.
Инвалид на чем-то струнном тренькал-бренькал у реки,
все хотел попасть в мелодию, да, видно, не с руки,
потому что жизнь копейка, да и та коту под зад,
потому что с самолета пересел на самокат,
молодость ли виновата, мессершмит ли, медсанбат,
а березова кукушечка зимой не куковат.

По мосткам, по белым доскам в школу шел, а рядом шла
жизнь какая-никакая, и мать-мачеха цвела,
где чинили палисадник, где копали огород,
а киномеханик Гулин на бегу решал кроссворд,
а наставник музыкальный Тадэ, слывший силачом,
нес футляр, но не с баяном, как всегда, а с кирпичом,
и отнюдь не ради тела, а живого духа для,
чтоб дрожала атмосфера в опусе «Полет шмеля».

Участь! вот она – бок о бок жить и состояться тут.
Нас потом поодиночке всех в березнячок свезут,
и кукушка прокукует и в глухой умолкнет час...
Мати Божия, Заступнице, в скорбех помилуй нас. 2002

* * *

Я из темной провинции странник,
из холопского званья перехожий.
И куда мне, хожалому, податься?
А куда глаза глядят, восвояси.

Я хлебнул этой жизни непутевой,
отравил душу пойлом непотребным,
и давно бы махнул на все рукою,
каб не стыд перед Материю Божией.

Вот бреду, а Она-то все видит,
спотыкаюсь, а Она-то все знает,
и веревочке куда бы ни виться,
все кабак мне выходит да кутузка.

Ах, не этой земли я окаянной,
не из этой юдоли басурманской,
а из той я стороны палестинской,
из нечаемой страны херувимской.

Я худой был на земле богомолец,
скоморошьих перезвон колоколец
больше звонов я любил колокольных,
не молитвы сотворял, а погудки.

Есть на белой горе белый город,
окруженный раскаленными песками.
Есть в том городе храм золотоглавый,
а внутри прохладная пещера.

Я пойду туда, неслух, повиниться,
перед храмом в пыль-песок повалиться,
перед храмом, перед самым порогом:
не суди меня, Господь, судом строгим,

а суди, Господь, судом милосердым,
как разбойника прости и помилуй,
и порог я перейду Твово храма
и поставлю две свечи у пещеры.  2002

* * *

Ходики что ли там?.. на рассвете
иней стаивает на фрамугах…
после семидесяти — думай о смерти,
после восьмидесяти — о недугах…

Кто — и не помню: Солон? Авсоний? —
верно, последний, но помню строки,
впрочем, кому солоней, бессонней,
знает лишь Тот, в Чьей руке все сроки.

Мой ли Спаситель, твой ли Создатель,
я бы назвал Его Кормчим Братом,
ведь и центонов и од слагатель
падалью кормится, плагиатом.

Дожил, так слушай, какой у музы
голос, уж точно: не песня песней —
ортопедические рейтузы
и немота ей куда уместней.

Если не вынесут из больницы,
если я сам за ворота выйду,
я дочитаю Твои страницы
и от себя сотворю молитву,

ибо Дарующий долголетье
большего ждет и от нас отдарка.
А за гражданской гоняться медью —
годы последние тратить жалко.

Павел КРЮЧКОВ, редактор отдела поэзии журнала "Новый мир":

«Такова поэзия Олега Чухонцева. Уроженец Павловского Посада, автор всего шести стихотворных сборников, он верен своему давнему выбору: поэт должен научиться слышать себя и улавливать страдания многих. Это продолжатель классической традиции, виртуозно владеющий всеми богатствами русского стихосложения, неравнодушный историк и доверчивый живописец, поэт-врачеватель. Многолетний вынужденный затвор приучил его "жить по своим часам". В стихах Чухонцева собственный духовный опыт всегда соизмеряется с Вечным, собственная частность - с болью века. У его стихов долгое дыхание, и если бы я хотел говорить об их актуальности, то вспомнил бы имя Евгения Баратынского, чья философская лирика волнует читателя с тех далеких дней 1842 года, когда сборник "Сумерки" вышел тиражом чуть больше ста экземпляров».

ОЛЕГ ГРИГОРЬЕВИЧ ЧУХОНЦЕВ родился 8 марта 1938 г. в Павловском Посаде (Московская область). В 1962 г. окончил филологический факультет Московского областного педагогического института. В разные годы работал в отделах поэзии журналов «Юность» и «Новый мир».
          Первая поэтическая публикация состоялась в 1958 г. Составленная в 1960 г. книга стихов «Замысел» издана не была; той же участи удостоилась и следующая — «Имя». Творчество Чухонцева оказалось глубоко чуждо советским представлениям о поэзии.
          В 1968 г., после публикации в журнале «Юность» стихотворения «Повествование о Курбском», началась открытая травля поэта в печати, на издание его произведений был наложен негласный восьмилетний запрет. В эти годы Чухонцев много занимался поэтическим переводом классической и современной поэзии стран Европы, США и СССР.
          Первый сборник стихотворений «Из трех тетрадей» цензура пропустила лишь в 1976 г., второй — «Слуховое окно» — еще через 7 лет. Свободным от цензурных искажений стал лишь третий — «Ветром и пеплом» (1989 г.). Книга новых стихов «Фифиа» вышла в 2003 г.
          Стихи Олега Чухонцева переведены на многие языки мира. Он — лауреат Государственной премии РФ, Пушкинской премии РФ, Пушкинской премии фонда Альфреда Тёпфера (Германия), поэтической премии «Anthologia», большой премии «Триумф», большой премии им. Бориса Пастернака, Российской национальной премии «Поэт» и множества других.

Источники:

http://chuhoncev.poet-premium.ru/poetry/izbran.html#272 персональный сайт Олега Чухонцева

журнал «Фома», 2007 год, № 7, июль

https://foma.ru/yasnyim-utrom.html журнал «Фома», Май 2018 (181) №5