Березы латышского художника Пурвитиса Вильгельма и стихи латышских поэтов

Березы латышского художника
Пурвитиса Вильгельма
и стихи латышских поэтов

Картины Пурвитиса Вильгельма. Источник изображения http://www.arsrepro.lv/index.php?lang=rus&action=by_painter&id=55  

Олга Лисовска (р. 1928) (Перевод с латышского Л. Копыловой)

Русский мотив

Зеленою крутизною

гуси бредут, белы.

Слепят глаза белизною

березовые стволы.

 

В речке серебро сеяно.

Босиком мальчуган.

Видно, с времен Есенина

этот пейзаж нам дан.

 

Но не знает подросток,

как травы сжигала война...

Траве говорю спасибо,

что вновь ожила она,

 

что слепят белизною

березы, растущие тут.

Зеленью, крутизною

белые гуси бредут...

«Мне до самой глубины сердца понравились березы в полотнах латвийского художника Вильгельма Пурвита (Пурвиса). С удивительным мастерством он передает нежную трепетность весенней березки, спокойствие шелеста  зеленых летних кудрей, радостную золотистость осенней березовой прозрачности, белоснежную чистую линию деревьев зимней поры. Бесконечна прекрасна и мелодична белоствольная береза в произведениях Пурвита… Хоть березку и называют русской, но любят ее, конечно, везде, во всех странах мира… А как прекрасно подходят стихи латышских поэтов к его полотнам… Смотрите, читайте и наслаждайтесь красотой…» (от автора сайта «Актиноя»)

Весна

Фрицис Барда (1880-1919) (Перевод с латышского Л. Копыловой)

Мартовская панорама

Опять кто-то синий бредет через бор.

Морозу неможется — вывихнул ногу.

По сумеркам тенями полнится двор:

синеют в окне и струятся к порогу.

 

С межи жаворонок взлетел в облака:

нанижет и тут же рассыплет монисто.

Но аист поднимет — с его сюртука

стекает блистание струй шелковистых.

 

К реке на тележках скользят ручейки.

Во льду начинает потрескивать тихо,

и ухает глухо в глубинах реки:

открыл половодье подземный владыка.

 

У баньки сидит снеговик, на плечо

метлу уронил да и сам покривился.

На баньку б ему покоситься еще! —

Но угольный глаз по щеке покатился.

 

А юность не знает, куда ей спешить,—

нестись бы за каждою облачной стаей! —

и ночью, чуть веки успеет смежить,

все словно крыла за спиной вырастают.

Аспазия (1868-1943) (Перевод с латышского Л. Осиповой)

Весеннее утро

Из стран волшебных,

Из края грез

Волшебный лебедь

Весну принес.

 

Белее снега

Ее венок.

На платье синий

Сел мотылек…

 

Цветы хмельные

Друг к другу льнут,

Целует сладко

Волна волну.

 

На ложе красном,

Средь тишины,

Пока спит солнце

И видит сны.

 

А чуть проснется,

Как из-за туч

На землю робко

Пробьется луч.

 

Погладит нежно

Рукой златой

Деревьев косы

И вновь — домой.

 

По горке-радуге

Спустился тут

В одежке серой

Дождишка-плут…

 

Все дышит негой,

Везде покой.

Весна приникла

К груди земной. 1903

Янис Порук (1871-1911) (Перевод с латышского С. Шервинского)

Весна любви

Ты помнишь ли, как было раз весной?

Сквозила солнцем зелень молодая,

Моей руки касалась ты рукой,

Пчела неслась с добычей луговой,

И нити паутин вились, сверкая.

 

Ты помнишь ли, как было раз весной?

Ты лоб мне поцелуями покрыла,

И в бездне взора взор терялся мой,

И закипал в груди любви прибой,

И тяжесть голову к плечу клонила.

 

Ты помнишь ли, как было раз весной?

Мелькнула вдруг зеленая зарница:

То против солнца с ветки золотой.

Окрылена свободой дорогой,

К небесной глубине взлетела птица.

 

Я помню, да, то было раз весной.

Как сонная, ты шла дорогой встречной.

Мелькал в осинах белый облик твой,

Мне шел навстречу ангел неземной

С прозрачной грудью и с рукою млечной.

 

Я помню, да, как было раз весной.

Про жизни рай мечтали мы в волненье,

 И цвел венок над юной головой.

Мы взорами менялись чередой,

А поцелуй нам ускорял мгновенье.

 

Еще я помню, было той весной...

Ты белую в тот день дала мне руку,

Тепло сиял луч солнца золотой...

Но счастье обернулось ложью злой,

И знойную теперь лишь помню муку. 1916

Карлис Скалбе 1879-1945 (Перевод с латышского Л. Копыловой)

Весною

Когда олень пьет воду вечерами

И смотрит вдаль, уже поверх лесов,

Всю землю без остатка заполняет,

Как половодье, этот влажный зов.

Он ельник оглушил, как мощная труба,

Бери — вот жизнь моя и вся моя судьба. 1918

Янис Судрабкали (1894-1975) (Перевод с латышского В. Невского)

Весенняя слава деревьев

Мартовский утренник, звонок и жгуч,

В топких трясинах тумана сверкает.

Слышу я — соки в стволах запевают,

Словно сквозь скалы пробившийся ключ.

 

Трепет победы мне душу объял:

С вами, деревья, не чаял я встречи,

Больше не жаждал ни славы, ни сечи,

Зазеленеть уж вовек не мечтал.

 

Чуден и жуток был сон этот мой:

Гибнут живые, но жизнь бесконечна.

Где бы ни пал, розоветь будет вечно

Небо, как яблонный сад, надо мной.

 

Даже в самумы засушливых дней

Волны жасмина мне душу омоют;

Вечно весны половодье со мною,

Пусть погибаю — упорство сильней!

 

Ах, на заре как мерцает, взгляни,

Ветка, взъерошась от ветра морского!

В путь выхожу я с деревьями снова;

Как зимостойки, суровы они!

 

Ласковый чей-то в стволах разговор –

Словно зовет меня мать, обнимает…

Я исчезаю. Весна подступает.

Птицы поют. Бесконечный простор! 1919

Лето

Латышские дайны (народные песни)
Перевод В. Брюсова

***

Канет солнце вечером

В золотую лодочку;

Встанет утром солнышко,

Лодочка качается.

***

Солнышко коней купает

В синем море вечером;

Сидит солнце на горе,

Золото вожжей — в руке.

***

Солнышко, что медлило,

Рано что не вышло ты? — 

За горой я медлило,

Грело там сироточку…

Виллис Плудон 1874-1940 (Перевод с латышского Л. Копыловой)

***

Утрами, чуть леса таинственно зашепчут,

Как флаг подъемлемый, колеблется заря.

И вновь камыш нашептывает речи,

В ручье сапфир и золото горят.

Утрами, чуть в кустах кукушка закукует,

Умытый росами, блестит упругий лист.

На пажитях пастуший рог ликует,

И воздух свеж, и крепок, и сквозист.

Утрами, чуть туман, промеж дерев белея,

Спешит свернуть свой занавес в рулон,

Все чудится: чарующие феи

Омыли просиявший небосклон.

Как славно в этот час, согласья не наруша,

Брести среди полей, без помыслов иных,

Покуда чистый звук не обозначит душу,—

Текут слова — и рифма правит стих.

И дух тревожится, и мысль стремится дальше.

Лес очарованный в душе моей ожил:

Далекое становится ближайшим,

А близкое — и дальним, и чужим.

Фрицис Барда (1880-1919) (Перевод с латышского Л. Копыловой)

Латышские дайны

Когда я перечитываю дайны,

где золотом блестит любой предмет,—

душа приобщена старинной тайны

и слезы счастья застилают свет.

 

Ну, что за прелесть дышит в каждом слове!

Всё просто — а не выскажешь ловчей:

как будто целый мир увиден внове

в подробностях знакомых мелочей.

 

Там матушка за прялкой у оконца поет,

и чад свечи ей очи ест.

Там месяц восковой сменяет солнце,

там звезды сеет ситечко небес.

 

То мельница, то дождь лопочет тихо,

свис над рекой черемуховый куст.

Там девушка краснеет, как брусника.

Там каждый говорящий — златоуст.

 

Над немудреной вещью обихода,

что всуе незаметна, не спеша

ткет между делом сетку небосвода,

как радугу, латышская душа.

 

Далекие угаснувшие предки! —

вы знали, кроме слез горчайших бед,

и слезы счастья. Как роса на ветке,

сияют в дайнах этих слез отметки,—

и золотом блестит любой предмет.

Элза Стерсте (1885-1976) (Перевод с латышского Л. Копыловой)

***

Так широки дороги,

Где солнце держит путь,—

Что тщится миг недолгий

Бессмертием блеснуть.

Я на просторах этих —

Оливковая ветвь,

Которой вешний ветер

Велел зазеленеть.

Осень

Янис Порук (1871-1911) (Перевод с латышского В. Брюсова)

Осенняя песня

Под осенней листвою, под шумом березы,

Я стою, опять одинок,

Весна моя где? И где мои розы?

Вся опора для ног — песка бугорок.

 

За высокой горой, за взволнованным морем,

Над мирной долиной,— где-то сияет заря.

Там — розы мои! Там — весна, незнакомая с горем!

Там белые тучки по небу проходят, горя.

 

И выше стремятся взлететь мои грезы:

Увидеть, как там, за горой, расцветает весна!

Под осенней листвой, под шумом березы,
Душа умирает, напрасным томленьем полна!

Андрей Упит 1877    1970 (Перевод с латышского Г. Горского)

Приходит осень

За рощей молотилки гуд,

И ветры в трубах мечутся,

И где-то дальней стороной

Проходит солнце красное.

 

Плывут над морем облака,

Раскинув тучу парусом,

И в небе, словно глаз, блестит

Синь золотисто-ясная.

 

И пламенеет клен листвой,

Белеют грядки тыквами,

Безмолвные цветы грустят:

Грядет зима ужасная.

 

Нить жаворонок не прядет,

И не поет пастух в лесу,

И лето горькой сиротой

Замолкло вдруг ненастное.

 

На стеклах розы расцветут,

Снега придут сугробами,

В душе останется моей

Лишь неба синь прекрасная. 1910

Линард Лайцен (1883-1938) (Перевод Г. Иванова)

***

Сверкают на ветру изнанкой тополя,

Меж облаков мелькает солнце часто —

Картиной предо мной встает моя земля,

Картиной под названьем «Счастье».

 

Измученное сердце почерпнет

В ней силы новые, я это знаю точно,—

И восхищенно я смотрю вперед,

И облака — моих печалей клочья.

 

О, долгий путь по родине моей!

И я иду с настойчивой надеждой,

Что я дойду и до ночных теней,

До осени, совсем уж поседевшей.

Имант Зиедонис (р. 1933) (Перевод с латышского Н. Котенко)

***

Тот лист, тот увядший лист,

Что падает вниз,

Завтра обратно взлетит,

На ветку опять взлетит

Тот лист, что падает вниз.

 

Тот снег, тот чистейший снег,

Что на земле лежит,

Завтра взовьется вверх,

Против законов всех

К звездам будет снежить.

 

Согбенный тот человек,

Что нынче совсем седой,

С начала начнет свой век,

Как отраженный свет,

Вернется в забытый дом.

 

Увидим стремленье рек

К лесным своим родникам,

Сад зацветет в январе,

И я проснусь на заре

Зима

Андрей Балодис (р. 1908) (Перевод с латышского Р. Добровенского)

***

Мне снилось: скворцы прилетели,

И в клювах их — песни и травы.

Проснувшись, спросил я: неужто

Нет в мире на зиму управы?

 

Проснулся я — снег за окошком,

В сугробах тропинка уснула.

А матушка в гулком колодце

Ведерком воды зачерпнула.

 

Ручьи через сон мой катились,

И капли дождя молодого

Летели, звенели, светились.

 

Казалось, что радуга в небе

Вот-вот расцветет надо мною,

И — что нам зима, что — морозы,

Оружье ее ледяное?!

 

Мне снилось: скворцы прилетели.

Марта Варбале (р. 1933) (Перевод с латышского В. Елизаровой)

Как повелит твоя звезда...

Как повелит твоя звезда, живи,

Как говорят твои леса, люби;

Коль не достанет дружеской руки,

На кряжистой тропе друзей ищи.

 

Там замки строй, коней мечты паси,

Пусть ветры обожгут лицо твое,

Кукушка назовет твои пути,

Предскажет долгое житье-бытье.

 

Живи, как повелит твоя звезда,—

И никому тебя не упрекнуть!

Дни катятся. В лесах растут снега.

Тебе протянет руку звездный путь.

Ояр Вациетис (1933-1983) (Перевод с латышского Т. Глушковой)

Сергею Есенину

Ты не можешь быть выпита кем-нибудь юным, другим,

если, дьявольски чист, если, ясен, как верность,

я вхожу в белоствольно-березовый дым,

белокурая русская вечность!

 

Надо мною ладони свои простирай,

что-то шепчущее дитя, на ветру, под березой, березовое...

Я — окно, сквозь которое виден до глуби мой край,

синеокое, звонкоголосое.

 

Подымайся же ввысь, где, неслышные, словно шмели,

бродят звезды в небесной распахнутой сини,

стой  вон там, в поднебесье,  земля,  что  превыше  земли,—

поднимусь по тебе, точно хмель твой, Россия.

 

Что под силу тебе, то под силу окажется мне,

я  нетленен,   как  ты,  под  извечным  твоим  небосклоном —

в самом буйном разгуле твоем, в самом темном огне

и в молчании, самом бездонном.

 

Знаю, правда взойдет над обманами краткого дня,

ведь в боренье с любовью  коварство,  я  знаю,  бессильно...

Имант Зиедонис (р. 1933) (Перевод с латышского Ю. Левитанского)

***

Вновь из Лапландии зима идет, бела,

и белый заяц в дверь мою шмыгнул

и в лес умчался  (волку прямо в глотку).

А солнце белое там, позади меня,

за креслом моим встало и так сладко

оцепенело,— зябнет мой язык,

и у меня в ноздрях, как у быка,

уже кольцо повисло ледяное.

 

В такие вечера услышишь вдруг,

как лопаются сосны и сердца.

Природа умирает величаво.

И я, я умираю вместе с ней так величаво!

Тысячью перстов ударит

солнце в клавиши органа.

И из Лапландии зима идет, бела.

Эрик Адамсон (1907-1946) (Перевод с латышского В. Андреева)

Бессмертие

Мы родились, чтоб умереть?

Но смерть есть шаг к рожденью.

Нас долго солнце будет греть,

А рощи нежить тенью.

 

Хотя нет ничего страшней,

Чем в землю эту лечь нам,—

Нас ждет чреда бессчетных дней

Под небосводом вечным.

 

Не оборвется жизни нить,

И вечен дух нетленный.

Бессильно время, не убить

Нас — вольных птиц вселенной.

 

Таков удел наш, и доколь

Не рухнет мирозданье,

Бессмертны мы, и наша боль,

И радость, и страданья.

Биографическая справка

Пурвитис Вильгельм Карлис (1872 – 1945 гг.). Фото художника Источник изображения http://www.kultura.lv/?s=262&id=21529&setl=3

Вильге́льм Ка́рлис Пу́рвит (Пу́рвитис), латыш Vilhelms Kārlis Purvītis. Родился 3 марта 1872 на хутор Яужи, Заубская волость, Рижский уезд, Российская империя. Замечательный латышский художник-пейзажист. Один из основоположников современной латвийской живописи. Основатель Латвийской академии художеств и её ректор с 1919 по 1934 год. В 1944 году, опасаясь ареста, Пурвит эмигрировал в Германию. Прожил 72 года. Ушел из жизни 14 января 1945 г. в Бад-Наухайме, где находился на лечении в Германии. В 1994 году прах художника был перезахоронен в Риге на Лесном кладбище.

Выросший в крестьянской среде мальчик, никогда не видевший картин профессиональных художников, в августе 1890 года приезжает в Петербург, чтобы поступить в Академию художеств. Его школьный учитель рисования из Дрисской уездной школе, немец Шмит, ранее изучавший в Академии архитектуру, обратил внимание на способного ученика и посоветовал ему отправиться в столицу для получения профессионального художественного образования.

Учился в Академии художеств в Петербурге у Архипа Куинджи. Закончил Академию с большой золотой медалью, затем путешествовал по Европе.

В 1898 году А.Куинджи за свой счёт повёз своих бывших учеников в Европу. В их числе был и В. Пурвит. Его работы выставляются на знаменитой выставке финских русских и финских художников в Мюнхене, организованную Сергеем Дягилевым и Александром Бенуа, а сам В. Пурвит вплоть до 1903 года становится участником выставок объединения "Мир искусства", возглавляемого А. Бенуа.

С 1898 по 1901 год выставлялся в Берлине, Мюнхене, Париже и Лионе, картины имели успех у публики и художественной критики.

С 1901 года жил в Риге. В 1902 году совершил путешествие в Норвегию, Исландию и на Шпицберген, где изучал эффекты, связанные со снегом. С 1895 по 1910 год входил а в объединение «Мир искусства». С 1906 по 1909 год жил в Эстонии, в 1917—1919 — в Норвегии.

Стремясь к воспроизведению действительности, Пурвитис использовал разнообразные технические приемы западноевропейской пейзажной школы: импрессионизм, пуантилизм, экспрессионизм. Первый латышский живописец, который всецело посвятил свое творчество отображению латвийской природы.

Но с самого начала Пурвит разрабатывал собственный стиль, близкий как к импрессионизму, так и к северному модерну. Ему особенно удавались весенние и зимние пейзажи. В последние годы он много занимался графикой.

В картинах преобладают мотивы ранней весны - половодье, тающий снег, березовые рощи, высокие речные берега… Тема ранней весны привлекала художника на протяжении всей его жизни - он постоянно развивал и совершенствовал этот мотив.
Устойчивая формулировка в отношении Пурвита — «психолог снега». Мотивы первого таяния были излюбленными и передавались мастерски, со временем все более декоративно. Налицо различные европейские влияния — югендстиль, импрессионизм, пуантиллизм, фовизм. После окончания академии Пурвит оставил многообещающую петербургскую карьеру (художником весьма интересовался Дягилев) и ринулся поднимать национальное искусство. Правда, в оголтелых патриотах не числился: когда ему предложили подписать воззвание против германского засилья в культурной жизни, отказался, резонно заметив, что практически все его покупатели — немцы.

С годами Пурвит начал скупать свои ранние работы, подумывал о персональном музее, но с его наследием вышло все трагически.

Большая часть полотен В. Пурвита пропала в конце Второй мировой войны, когда покидавшие Латвию немецкие власти решили вывезти огромную коллекцию художника в Германию. Много картин Пурвитиса погибло в 1944 году в Елгаве во время налета гитлеровской авиации в огне пожара, другая часть его картин сгинула в Европе при транспортировке. Сохранилось только 150 работ. Этих ударов художник не пережил.