Поэты – фронтовики на войне и о войне
Панченко Николай Васильевич (1924 – 2005
гг.)
Панченко Н.В. 1944. Украинский фронт.
Источник изображения: Сборник «День поэзии», 1985 год
Источник изображения: Сборник «День поэзии», 1985 год
Родился в семье учителя
математики. С 1942 года младший авиаспециалист в составе 242-го авиаполка 321-й
авиадивизии на Воронежском, 1-м и 4-м Украинских фронтах. Дважды контужен и
тяжело ранен.
В 1945 вернулся в Калугу.
Окончил Калужский учительский институт (1949), Высшую партийную школу (1953).
Был журналистом, возглавлял областную комсомольскую газету «Молодой ленинец»,
работал на заводе. С 1961 редактор Калужского книжного издательства, стал
инициатором и членом редколлегии знаменитого альманаха «Тарусские страницы». В
том же году переехал в Москву и был принят в СП СССР. Окончил Высшие
литературные курсы (1963).
Панченко Николай
Из фронтовых
1
Душа завязана узлом —
И не прямым, а бабьим,—
Торчат неведомо куда короткие концы.
Давно мы не работаем и вроде как не грабим,
Но день и ночь жуем и пьем —
Бездомные юнцы.
За что же кормишь ты меня и балуешь любовью,
Ободранная, нищая,
Голодная страна?
Я начинаю понимать,
Что кровью — только кровью! —
За этот пир,
За этот спирт
Заплачено сполна. 1944
И не прямым, а бабьим,—
Торчат неведомо куда короткие концы.
Давно мы не работаем и вроде как не грабим,
Но день и ночь жуем и пьем —
Бездомные юнцы.
За что же кормишь ты меня и балуешь любовью,
Ободранная, нищая,
Голодная страна?
Я начинаю понимать,
Что кровью — только кровью! —
За этот пир,
За этот спирт
Заплачено сполна. 1944
2
Меня такое окружило общество,
Что я в семнадцать получаю отчество —
Отечество и отчество,—
Не много ли
Завшивленному, злому пацану?!
Отечество, с кладбищами убогими,
С крестами и часовенками строгими,
С провалистыми, потными дорогами
Длиною в бесконечную войну.
Еще б не много! Отчества достало бы.
Но все кладут. И все глядят — не мало бы
На плечи эти, что давно трещат,
Как мост, что легкомысленно дощат.
Я был мостом почти четыре года
И пятый год, как высохшая гать,
Скриплю — забыли вовремя взорвать
По просьбе победившего народа... 1941, 1945
Что я в семнадцать получаю отчество —
Отечество и отчество,—
Не много ли
Завшивленному, злому пацану?!
Отечество, с кладбищами убогими,
С крестами и часовенками строгими,
С провалистыми, потными дорогами
Длиною в бесконечную войну.
Еще б не много! Отчества достало бы.
Но все кладут. И все глядят — не мало бы
На плечи эти, что давно трещат,
Как мост, что легкомысленно дощат.
Я был мостом почти четыре года
И пятый год, как высохшая гать,
Скриплю — забыли вовремя взорвать
По просьбе победившего народа... 1941, 1945
Панченко Николай
***
Мне ли шатко, солнце ли качается
Маятником медным меж дерев?
Старый век, изверившись, кончается,
С этого изрядно озверев.
И уже не пишется, но мается:
— Так-тик-так! — что хоть и не пиши:
Каждым махом что-то отнимается
От моей редеющей души.
Лед весенний, истончившись, тронется.
Хрустнет, истончившись, острие...
Что еще душе моей откроется
Сквозь прозрачность детскую ее?
Маятником медным меж дерев?
Старый век, изверившись, кончается,
С этого изрядно озверев.
И уже не пишется, но мается:
— Так-тик-так! — что хоть и не пиши:
Каждым махом что-то отнимается
От моей редеющей души.
Лед весенний, истончившись, тронется.
Хрустнет, истончившись, острие...
Что еще душе моей откроется
Сквозь прозрачность детскую ее?
Панченко Николай
***
Скучно знать простые вещи,
Тело бренное беречь.
Если сердце не трепещет,
Стоит сердцем пренебречь.
Стоит вывести наружу
Неуменье, прямоту,
Чтобы — в лужу,
Снова — в лужу
В ту же — будто бы не в ту.
Видно, право, лучше скуки
Даже просто кутерьма.
Ни прогресса, ни науки —
Где поболее ума.
Риск и смелость и — ошибка! —
Вздрогнет на небе звезда.
За ранение нашивка —
Не последняя беда...
Тело бренное беречь.
Если сердце не трепещет,
Стоит сердцем пренебречь.
Стоит вывести наружу
Неуменье, прямоту,
Чтобы — в лужу,
Снова — в лужу
В ту же — будто бы не в ту.
Видно, право, лучше скуки
Даже просто кутерьма.
Ни прогресса, ни науки —
Где поболее ума.
Риск и смелость и — ошибка! —
Вздрогнет на небе звезда.
За ранение нашивка —
Не последняя беда...
Панченко Николай
***
Последнее дело в унынье впадать,
Где грязь и такая кругом благодать!
И катится наша коляска
И шатко,
И валко,
И тряско.
На славу дела! И ни к черту дела!
Но сутки круглы, и планета кругла,
И, как ни приходится туго,
Живому не выйти из круга.
Упорно, как белка в своем колесе,
Все порознь,
Со всем мирозданием все,
В иные уверовав дали,
Железные крутим педали.
Где грязь и такая кругом благодать!
И катится наша коляска
И шатко,
И валко,
И тряско.
На славу дела! И ни к черту дела!
Но сутки круглы, и планета кругла,
И, как ни приходится туго,
Живому не выйти из круга.
Упорно, как белка в своем колесе,
Все порознь,
Со всем мирозданием все,
В иные уверовав дали,
Железные крутим педали.
Панченко Николай
ИЗ СОЛДАТСКОГО ДНЕВНИКА
1. ОСЕНЬЮ 1941 ГОДА
Я скакал на коне
под сверкание сабельных молний —
Это было во сне...
Я сегодня ползу по стране.
Отдираю соски, словно пуговки,
Вьюсь по стерне,
Как червяк... И мечтаю
О мокрой попутной канаве.
Да о ночи, где вечные звезды во славе,
В вечной славе своей
Над судьбою моей заблестят.
Но взрывается солнце. И сердце. И я умираю.
И ползу мертвяком — привыкаю — к переднему краю,
под сверкание сабельных молний —
Это было во сне...
Я сегодня ползу по стране.
Отдираю соски, словно пуговки,
Вьюсь по стерне,
Как червяк... И мечтаю
О мокрой попутной канаве.
Да о ночи, где вечные звезды во славе,
В вечной славе своей
Над судьбою моей заблестят.
Но взрывается солнце. И сердце. И я умираю.
И ползу мертвяком — привыкаю — к переднему краю,
Где все ниже осколки и пули
Визжат и свистят. 1942
Визжат и свистят. 1942
2
Все, что мне велят, отлично делаю —
Тут ни страх, ни совесть ни при чем:
Родину, декабрьскую, белую,
Подпираю раненым плечом.
Рана-то осколочная, плевая —
Заживет, как на дворовом псе.
Ничего не делаю особого —
Только то, что все.
Тут ни страх, ни совесть ни при чем:
Родину, декабрьскую, белую,
Подпираю раненым плечом.
Рана-то осколочная, плевая —
Заживет, как на дворовом псе.
Ничего не делаю особого —
Только то, что все.
……………………………………
Жизнь моя, не ты ль уходишь в прошлое:
Лики деревень — как образа...
Мимо — «виллис», из-под каски кошкою —
Зинки вертикальные глаза. 1943
Лики деревень — как образа...
Мимо — «виллис», из-под каски кошкою —
Зинки вертикальные глаза. 1943
3
На фронтах игра по крупной —
Счет идет на города.
Майский воздух пахнет трупом,
Что, конечно, ерунда.
Главное, что майский, жесткий,
И куда ни кинешь взгляд —
Долгоногие березки
Хороводами стоят.
Крикни, свистни — и заходят:
Хохоток,
Призывный визг.
В долгоногом хороводе
Стынет свежий обелиск.
Оплыла слезою краска,
Список гвоздиком прибит,
Развороченная каска
Вместо холмика горбит. 1944
Счет идет на города.
Майский воздух пахнет трупом,
Что, конечно, ерунда.
Главное, что майский, жесткий,
И куда ни кинешь взгляд —
Долгоногие березки
Хороводами стоят.
Крикни, свистни — и заходят:
Хохоток,
Призывный визг.
В долгоногом хороводе
Стынет свежий обелиск.
Оплыла слезою краска,
Список гвоздиком прибит,
Развороченная каска
Вместо холмика горбит. 1944
4. ПОСЛЕДНИЙ
Кончается... Просто не верится,
Что кончится эта война.
Казалось, она не довертится,
До смерти, казалось, она.
А немец, оскалившись, пятится
А рота встает на убой.
По косточкам хрустнувшим катится
Последний решительный бой. 1945
Что кончится эта война.
Казалось, она не довертится,
До смерти, казалось, она.
А немец, оскалившись, пятится
А рота встает на убой.
По косточкам хрустнувшим катится
Последний решительный бой. 1945
Панченко Николай
***
Уже решено: ничего дописать не успею.
Смертельная рана посмертно в груди заживет.
Я, может, всю жизнь не по чину ношу портупею
С тупым парабеллумом,
Сдвинутым чуть на живот.
Давно проносилась
Скрипучая потная сбруя,
Насквозь проржавели и сдохли в обойме щенки.
Живу не по чину, убитое время воруя,
Порою подушка
Тверда, как приклад у щеки.
Смертельная рана посмертно в груди заживет.
Я, может, всю жизнь не по чину ношу портупею
С тупым парабеллумом,
Сдвинутым чуть на живот.
Давно проносилась
Скрипучая потная сбруя,
Насквозь проржавели и сдохли в обойме щенки.
Живу не по чину, убитое время воруя,
Порою подушка
Тверда, как приклад у щеки.
Панченко Николай
***
В березе нет угрюмости еловой
И стройной воспаренности сосновой,
Она и изогнулась — и стройна! —
Как женщина,
Еще стройней она
От жеста странного, опасного изгиба
И оттого, что март — и ни листа,
То мертвой обнаженностью чиста,
То на хвосте танцующая рыба...
И стройной воспаренности сосновой,
Она и изогнулась — и стройна! —
Как женщина,
Еще стройней она
От жеста странного, опасного изгиба
И оттого, что март — и ни листа,
То мертвой обнаженностью чиста,
То на хвосте танцующая рыба...
Панченко Николай
БАЛЛАДА О РАССТРЕЛЯННОМ СЕРДЦЕ
Я сотни верст войной протопал.
С винтовкой пил.
С винтовкой спал,
Спущу курок — и пуля в штопор,
и кто-то замертво упал.
А я тряхну кудрявым чубом.
Иду, подковками звеня.
И так владею этим чудом,
что нет управы на меня.
Лежат фашисты в поле чистом,
торчат крестами на восток.
Иду на запад — по фашистам,
как танк — железен и жесток.
На них кресты
и тень Христа,
на мне — ни бога, ни креста:
— Убей его! —
И убиваю,
хожу, подковками звеня.
Я знаю: сердцем убываю.
Нет вовсе сердца у меня.
А пули дулом сердца ищут.
А пули-дуры свищут, свищут.
А сердца нет,
приказ — во мне:
не надо сердца на войне.
Ах, где найду его потом я,
исполнив воинский обет?
В моих подсумках и котомках
для сердца места даже нет.
Куплю плацкарт
и скорым — к маме,
к какой-нибудь несчастной Мане,
вдове, обманутой жене:
— Подайте сердца,
Мне хоть малость? —
ударюсь лбом.
Но скажут мне:
— Ищи в полях, под Стрием, в Истре,
на польских шляхах рой песок:
не свист свинца — в свой каждый выстрел
ты сердца вкладывал кусок.
Ты растерял его, солдат.
Ты расстрелял его, солдат.
И так владел ты этим чудом,
что выжил там, где гибла рать.
Я долго-долго буду чуждым
ходить и сердце собирать.
— Подайте сердца инвалиду!
Я землю спас, отвел беду.—
Я с просьбой этой, как с молитвой,
живым распятием иду.
— Подайте сердца! — стукну в сенцы.
— Подайте сердца! — крикну в дверь,
— Поймите! Человек без сердца —
куда страшней, чем с сердцем зверь.
Меня Мосторг переоденет.
И где-то денег даст кассир.
Большой и загнанный, как демон,
без дела и в избытке сил,
я буду кем-то успокоен:
— Какой уж есть, таким живи.—
И будет много шатких коек
скрипеть под шаткостью любви.
И где-нибудь, в чужой квартире,
мне скажут:
— Милый, нет чудес:
в скупом послевоенном мире
всем сердца выдано в обрез. 1944
Я сотни верст войной протопал.
С винтовкой пил.
С винтовкой спал,
Спущу курок — и пуля в штопор,
и кто-то замертво упал.
А я тряхну кудрявым чубом.
Иду, подковками звеня.
И так владею этим чудом,
что нет управы на меня.
Лежат фашисты в поле чистом,
торчат крестами на восток.
Иду на запад — по фашистам,
как танк — железен и жесток.
На них кресты
и тень Христа,
на мне — ни бога, ни креста:
— Убей его! —
И убиваю,
хожу, подковками звеня.
Я знаю: сердцем убываю.
Нет вовсе сердца у меня.
А пули дулом сердца ищут.
А пули-дуры свищут, свищут.
А сердца нет,
приказ — во мне:
не надо сердца на войне.
Ах, где найду его потом я,
исполнив воинский обет?
В моих подсумках и котомках
для сердца места даже нет.
Куплю плацкарт
и скорым — к маме,
к какой-нибудь несчастной Мане,
вдове, обманутой жене:
— Подайте сердца,
Мне хоть малость? —
ударюсь лбом.
Но скажут мне:
— Ищи в полях, под Стрием, в Истре,
на польских шляхах рой песок:
не свист свинца — в свой каждый выстрел
ты сердца вкладывал кусок.
Ты растерял его, солдат.
Ты расстрелял его, солдат.
И так владел ты этим чудом,
что выжил там, где гибла рать.
Я долго-долго буду чуждым
ходить и сердце собирать.
— Подайте сердца инвалиду!
Я землю спас, отвел беду.—
Я с просьбой этой, как с молитвой,
живым распятием иду.
— Подайте сердца! — стукну в сенцы.
— Подайте сердца! — крикну в дверь,
— Поймите! Человек без сердца —
куда страшней, чем с сердцем зверь.
Меня Мосторг переоденет.
И где-то денег даст кассир.
Большой и загнанный, как демон,
без дела и в избытке сил,
я буду кем-то успокоен:
— Какой уж есть, таким живи.—
И будет много шатких коек
скрипеть под шаткостью любви.
И где-нибудь, в чужой квартире,
мне скажут:
— Милый, нет чудес:
в скупом послевоенном мире
всем сердца выдано в обрез. 1944
Источники:
День Поэзии. 1985 год.: Сборник./ сост. С.С.
Лесневский, В.Н. Мальми, художник Владимир Медведев. – М.: Советский писатель,
1986. – 240 с.
Интернет – ресурсы:
http://art-notes.ru/nenavyazchivoe-prepodavanie-sovesti.html
ЗДЕСЬ стихи Николая Панченко
Комментариев нет:
Отправить комментарий