Весенние рассказы от Виктора Астафьева
Фото Кочуровой Ольги
Астафьев Виктор Петрович
Отрывок из рассказа «Крестьянин»
…Земля была вся в цвету. "Вся!" - я произнес не
как литературный образ, земля в самом деле цвела в три, в четыре, в пять
этажей! Она буйствовала, она, озоруя, мазалась красками, безудержно, по-детски
радуясь самой себе, теплу и солнцу. Понизу земля была опрыскана белыми цветами
клубники и земляники, гусиной лапкой, ветреницами желтыми и белыми, блестками
травы-муравы, звездочками любки и майника. Выше синели ирисы, качались ландыши
белые и лесные - орехового цвета, и кое-где уж птичьим яичком выкатывались из
сдвоенного листа рябенькие кукушкины слезки, робко и просительно открывая
ротик, обметанный молочной пеной, а еще выше - и цветы эти, и землю всеохватно
и яростно захлестывал пожар сибирских жарков.
Огненное буйство усмиряли только спокойные цветы медуницы,
синеющие по опушке леса, и уверенные, крупно растущие по мокрым логам и склонам
гор марьины коренья с уже забуревшими, кругло выпирающими бутонами.
Астафьев Виктор
Петрович – знаменитый российский писатель из Сибири, очень любил природу. Он
делал великолепные словесные, художественные описания беспредельной красоты
окружающего мира, при этом, тонко чувствуя все грани бытия, Астафьев не впадал
в слащавость и красивость, в умиление и романтизм, он в своих рассказах из
книги «Затеси», показывает читателю жизнь такую, какая она есть в реальности,
со всеми как и плюсами, так и минусами, и, конечно же, он страстно призывает
всех людей – беречь и еще раз беречь то, что нам дарит природа, охранять ее Божественную
красоту. Особенно прекрасна у мастера слова весенняя пора, когда пробуждается
жизнь земли, воды, неба и всех птиц, животных, растений…
Фото автора Beta
Астафьев Виктор Петрович
Сережки
После сретенских морозов, когда разломится зима пополам и солнце
повернет на весну, я, если живу в деревне, наломаю веток ольхи с сережками, поставлю
их в банку с водой и с удивлением наблюдаю, как эти черные, почти обугленные ветки,
которых и солнце-то коснулось чуть, только чуть, да и солнце-то далекое еще, морозное,
стронутые соком, встрепенулись, зашевелились в себе.
Немного тепла, немного чистой воды - вот уж лаковая чернота сережек
дрогнула, отеплилась багровым цветом, а ветви шоколадно заблестели и окропились
бледными свечечными язычками набухших почек.
Одна, другая треснет почка, обнажит спрессованную в себе мякоть
зелени и замрет, дожидая своего срока, пропуская перед собой краткую накипь цвета
- листу родиться надолго, на все лето, лист может и должен подождать. И сломаются
в изгибах сережки, растрескаются, словно живые птичьи лапки, насорят буровато-желтого
цвета, похожего на отруби, и, обмерев от свершенного таинства обсеменения, обвиснут
в изнеможении, неслышным, последним выдохом развеют прах цвета, бесплотную пыльцу.
По всему столу, на бумагах, на чернильнице, на окне лежит, светится цветочная пыльца,
а сережки, отдав себя грядущему празднику веснотворения, как-то опустошенно обвиснут,
свернутся и упадут отгорелыми папиросными бумажками.
… Быстро приободрились ветки в комнатном тепле. Приободрились,
да не все. Те, что я от живого пенька отломил, - ожили, зацвели, семенем сорить
начали, а на ветках, которые со срубленного ствола, сережки затвердели. Висят каменно,
словно летошний сорочий помет прилип и прутикам, - не хватает им силы зацвесть,
а судя по срубу пенька, и жили-то отдельно от корней не более недели. Измученная,
дохлая, одна сережка наконец-то треснула, потом еще одна. Медленно, заторможенно,
каждая по отдельности пробовали цвести сережки со срубленной вершинки, но так на
полпути и замерли, засохли в полуцвете, выдохнув из своей сиротской души чуть видную
порошинку пыльцы - смолкла песня цвета на полуслове.
А в этой же банке, на том же свету пластали пестрые сережки на
неподрубленных ветках, сливая животворящую силу с весенним разгулом цветения, распирало
их силой нарождающейся жизни, рвало на них кожу, обнажало жаркую плоть.
Фото Кочуровой Ольги
Астафьев Виктор Петрович
Вкус талого снега
Лет уже тому... много лет, кажется, век назад, сидел я на
склоне Урала, на старых вырубках с ружьем среди пеньев и кореньев, слушал и не
мог наслушаться весеннего разгульного хора птиц, от которого качалось небо.
Земля и все на ней замерли, не шевелились, веточкой единой не качали, дивясь
тому чуду, тому празднику, которому сама же она и была творцом.
Утро пролетело, туманы осели, солнце поднялось высоко, но
птицы все не унимались, и меж пеньев, кореньев и кустов все шипели, все уркали
и воинственно подпрыгивали распетушившиеся косачи.
Поднявшись из засидки, я тут же подрубленно осел - занемели
ноги. Много я часов просидел, от темнозори до солнца, и не заметил времени. И
только сделал я шаг, из-под ног моих, затрещав крыльями, черной бомбой катнулся
косач, ткнулся в одинокую березу и вытаращился на меня. Я выстрелил. Косач,
ударяясь о ветви, клубя перо, покатился вниз, захлопался под березой, и только
протянул я руку, чтобы взять птицу, как услышал над головой мелкую сыпь и
щелчки дождя. Я поднял голову - небо было чисто, солнечно, однако в лицо мне,
сгущаясь, падали и падали капли, облизнувшись, я почувствовал вкус талого
снега, слабенькую, нежную сладь на губах и понял - это сок, березовый сок.
Падая вниз, косач выбил из пазухи березы, оторвал от ствола
ветку, да и дробью пробило белую кору, и дерево тут же заплакало, зачастило
слезами, будто нутром и кожей предчувствовало, что следующей весной с самолетом
обсыплют порошком эти бесконечные вырубки, эту землю, на которой природе почти
удалось залечить раны и нарожать зверюшек, птиц и разной живности.
Сам охотник будет идти в полуубитых молодых зарослях по
щиколотки в пере и плакать, слыша, как хрустят под сапогами хрупкие косточки, и
со смятением в сердце думать о будущем. Брызнет ли березовый сок в лицо
детишкам нашим и внукам, почувствуют ли они пенную сладость талого чистого
снега на губах, услышат ли пенье птиц, да такое, что от него даже качается небо
и забывается земля хмельная, ошалелая от вешнего удальства и разгула?
Фото Кочуровой Ольги
Астафьев Виктор Петрович
Знак милости
На далеком-далеком берегу озера Хантайки, там, где уже
кончается земля и нет никакого населения, живут молодые парни. Они ушли от
этого оголтелого и усталого мира на природу, первозданную, мало еще побитую и
не испорченную. Они ловят рыбу, добывают зверьков ровно столько, чтоб хватило
на нехитрое пропитание и одежду.
Сюда, в эти дивно красивые и суровые края, тоже проникает
рука браконьера, чаще всего высоковельможного, владеющего воздушной и водяной
техникой. Парни не дают браконьерить никому, в том числе и современным
вельможам. Те обещают снять их с берега, вытурить из лесов и потихоньку, но
умело - опыт-то по изводу честных людей в нашей доблестной державе, особенно в
этих местах каков! - выживают их с Хантайки. Но пока еще не выжили...
По берегу, по плодоносному песку или дресвянику, в крошеве
камешника растут яркие, крупные цветы, россыпью - черничник, голубика и дивная
ягода севера - княженика. Эта неженка, цветущая неброским розовым цветком,
растет всюду островками, загорожена тонкими жердочками и ветвями, над
нетолстыми пеньками стоят связанные треугольником жердочки. Бывали тут разные
людишки, секли реденький, стойкий лесок бездумно, что поближе, что топору
сподручней, оголили мыс, но природа не сдается. В раскоренье пеньев, которые
часто не толще человеческого кулака, вдруг зашевелится куропашечным птенчиком,
задрожит пушком хвои побег лиственницы - основного здесь дерева, годного на
стройматериалы, на топливо, на дрова, на жерди, на плахи для ловушек, и
погибнуть тому росточку, что и птенцу лесотундры, суждено чаще, чем выжить.
Парни-первопоселенцы над каждым побегом поставили
треугольники - смотри, человек и зверь, не наступи на лесного младенца, не
растопчи его - в нем будущая жизнь планеты.
"Добрый знак жизни - их так мало осталось и еще меньше
появляется вновь, - глядя на те жердяные треугольники, под которыми растут
малые деревца, - подумал я. - Сделать бы их экологическим знаком нашего
сибирского края, может, и всей страны, может, и всего мира".
Между тем парней-то дотаптывают потихоньку, с места сживают
- перестали принимать у них рыбу, грозятся на пушнину договор не заключать.
Парни подумывают в Канаду махнуть, там обжить таежное или тундряное место, и
кто молча и зло, кто доброжелательно и сочувственно в спину подталкивают:
"Вот и поезжайте подалее, не раздражайте наш люд бескорыстием своим,
самостоятельностью этой, не по сердцу она нам".
"И не по уму!" - добавлю я от себя.
Фото Кочуровой Ольги
Астафьев Виктор Петрович
Приветное слово
Холодно. Ветрено. Конец весны, а приходится на прогулку
прятаться в лес. Иду. Кашляю. Скриплю. Надо мной пустынно шумят березы, никак
не разрождающиеся листом, сережками лишь обвешанные и щепотками зеленых почек
осененные. Настроение мрачное. Думается в основном о конце света.
Но вот навстречу по вытоптанной тропинке чешет на трехколесном
велосипеде девочка в красной куртке и в красной шапочке. За ней мама коляску
катит с малышом.
- Длястуй, дядя! -
сияя чернущими глазами, кричит девочка и шурует дальше.
"Здравствуй, маленькая! Здравствуй, дитятко мое!"
- хочется крикнуть и мне, да я не успеваю.
Мать в синем плащике, наглухо застегнутом, - боится
застудить грудь, поравнявшись со мной, устало улыбнулась:
- Ей пока еще все
люди - братья!
Оглянулся - мчится девочка в распахнутой красной куртке по
весеннему березняку, приветствует всех, всему радуется. Много ль человеку надо?
Вот и мне сделалось легче на душе.
Фото Кочуровой Ольги
Астафьев Виктор Петрович
Весенний остров
Пароход миновал Осиновский порог, и сразу Енисей сделался шире,
раздольней, а высота берегов пошла на убыль. Чем шире становился Енисей, тем положе
делались берега, утихало течение, река усмирялась, катила воды без шума и суеты.
Я один стоял на носу парохода и, счастливо успокоенный, смотрел
на родную реку, вдыхал прохладу белой, тихой ночи. Нос парохода время от времени
так глубоко срывался в воду, что брызги долетали до меня. Я слизывал с губ капли
и ругал себя за то, что так долго не был на своей родине, суетился, работал, хворал
и ездил по чужим краям. Зачем? Пароход шел по Енисею, разрезая, как студень, реку,
светлую ночь и тишину ее.
Все на пароходе спали. Не спал лишь сам пароход, рулевой не спал,
и я не спал. Вахтенный матрос хотел прогнать меня с палубы, но посмотрел на меня,
постоял рядом и ушел.
Я ждал солнце. Оно с час назад укатилось в лес и зависло в вершинах
его. Туман поднялся над рекою, выступил по логам и распадкам, окурил берега. Он
был недолговечен и пуглив, этот летний туман, и пароходу идти не мешал. Вот-вот
после короткой дремы оттолкнется солнце от острых вершин леса, взойдет над синими
хребтами и спугнет туманы. Они потянутся под срез тенистых берегов, заползут в гущу
леса и там падут росою на травы и листья, на пески и прибрежный камешник.
И кончится так и не начавшаяся ночь.
Утром-то, на самом взлете его, я увидел впереди остров. На острове
перевалка мигала еще красным огнем. В середине острова навалом грудились скалы,
меж скал темнели кедрачи, местами выгоревшие, а понизу острова кипел вершинами лес.
Берега яркие, в сочной зелени - так бывает здесь в конце весны
и в начале лета, когда бушует всюду разнотравье, полыхают непостижимо яркие цветы
Сибири. В середине лета, к сенокосу, цветы осыпаются и листья на деревьях блекнут.
Но на подоле острова живая лента зелени! Это только что распустившийся
гусятник и низенький хвощ. За ними синяя полоса, окропленная розовыми и огненными
брызгами. Цветут колокольчики, жарки, кукушкины слезки, дикий мак. Везде по Сибири
они давно отцвели и семя уронили, а тут...
- Весна на острове! Весна!..
Я побежал на корму парохода, я торопился. Остров все удалялся,
удалялся, а мне хотелось насмотреться на нечаянно встреченную весну! Остров зарябил
птичьим косяком, задрожал в солнечном блике, свалился на ребро и затонул вдали.
Я долго стоял на палубе и отыскивал глазами такой же остров.
Встречалось много островов, одиноких и цепью, но весеннего больше
не попадалось. Тот остров оставался долго под водою, и когда обсохли его берега,
- всюду уже было лето и все отцвело, а он не мог без весны – и забушевал, зацвел
яркой радугой среди реки, и ничто не могло сдержать торжества природы. Она радовалась,
буйствовала, не соблюдая никаких сроков.
Вспоминая о весеннем острове, я думаю и о нас, людях. Ведь к
каждому человеку поздно или рано приходит своя весна. В каком облике, в каком цвете
- неважно. Главное, что она приходит.
Источники:
Астафьев В.П.
Затеси./ Виктор Астафьев. – М.: Эксмо, 2007. – 720с. – (Русская классика ХХ
века)
Затесь - сама по себе
вещь древняя и всем ведомая - это стёс, сделанный на дереве топором или
другим каким острым предметом. Делали его
первопроходцы и таежники для того, чтобы белеющая на стволе дерева мета была видна
издалека, и ходили по тайге от меты к мете, часто здесь получалась тропа, затем
и дорога, и где-то в конце ее возникало зимовье, заимка, затем село и город.
Комментариев нет:
Отправить комментарий