Снежная феерия И.Э. Грабаря. Февральская лазурь

Февральская лазурь

       Грабарь И.Э. Февральская лазурь. 1904. 141 х 83 см. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Есенин С.А.
***
Белая береза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.

На пушистых ветках
Снежною каймой
Распустились кисти
Белой бахромой.

И стоит береза
В сонной тишине,
И горят снежинки
В золотом огне.

А заря, лениво
Обходя кругом,
Обсыпает ветки
Новым серебром.

В «Февральской лазури» береза — неотъемлемая часть, а то и единственная основа художественного образа. Если бы можно было думать, что Грабарь склонен к символике, то можно было бы сказать, что береза с ее неизъяснимой прелестью во все времена года явилась для художника своеобразным символом родины. Но и не прибегая к уподоблению или символу в прямом смысле слова, он вложил в свои «березы» большое содержание.

В самом облике березы, в умении увидеть ее очарование в общем строе русского пейзажа сказалось радостное восприятие природы родного края, которое отличает Грабаря-пейзажиста во все периоды его творчества. Из всех берез, когда-либо изображенных Грабарем, в березе «Февральской лазури» поэзия грабаревской пейзажной живописи достигла своей кульминации... Нужно было овладеть не только мастерством живописца, но и доходящим до экстаза чувством влюбленности в природу, чтобы изобразить то торжество наступающей весны, которое удалось показать на своем холсте художнику. Как и всегда, он прибег к своему излюбленному приему показа фрагмента пейзажа: зритель не видит вершины березы, а на переднем плане на снегу лежат тени тех деревьев, которые стоят где-то позади зрителя, «входящего» таким образом по воле художника в картинное пространство и снизу вверх разглядывающего все множество переплетающихся ветвей и свисающих сучьев, сияющих то белизной, то золотом на фоне весеннего неба. Главная героиня картины — береза с ритмически расположенными ветвями — как бы закрывает от зрителя расположенные купами по две, по три тонкие березы, уходящие вдаль, туда, где на горизонте виднеется прозрачный, пронизанный светом березовый лес...

«Февральская лазурь» является одним из примеров наибольшей степени цветового разложения среди всех живописных произведений Грабаря. Художник пишет чистым цветом, не смешивая краски на палитре, а нанося их короткими мелкими мазками на поверхность холста.

В «Февральской лазури» сказались, с одной стороны, исключительная точность рисунка, знание и умение строить форму, доведенные до виртуозности, и вместе с тем владение оптическими средствами цвета, доведенное до такой точности, что ни один из положенных Грабарем мазков не приходился мимо формы или объема и не нарушал заранее задуманной цветовой гармонии. Глубокие синие, светло-синие, бирюзовые и желтовато-голубые тона неба переданы всем множеством отдельных мазочков синего, белого, желтого, местами зеленого и красного цвета. То же происходит со стволами берез, поверхностью снега, где соседствуют белый, красный, сиреневый, желтый тона, и все это вместе сливается в единую поверхность снега с его глубокими сине-сиреневыми тонами, в белизну и золото березового ствола

«Февральской лазурью» Грабарь сказал новое слово в рус­ской пейзажной живописи, хоть многим тогда и казалось невозможным писать пейзажи после Левитана. Филипп Малявин, с которым Грабарь поддерживал дружеские от­ношения с академических лет, прямо убеждал его бросить пейзажные затеи: «Левитан все переписал и так написал, как ни тебе, ни другому ни за что не написать. Пейзажу, ба­тенька, крышка. Ты просто глупость делаешь».

Не сразу «Февральская лазурь» нашла и свой путь в Третьяковскую галерею. Показанная на выставке, она привлекла внимание Валентина Серова, и тот принялся убеждать И. Остроухова, бывшего тогда попечителем га­лереи, приобрести ее. Остроухов отговаривался тем, что в России не бывает такого «индийского неба», как на кар­тине Грабаря, и что «эта вещь из русской живописи выпа­дает». «Лазурь», называвшаяся первоначально «Голубой зимой», осталась в мастерской художника. Лишь спустя некоторое время Серов «дожал» Остроухова на покуп­ку «Февральской лазури». Приехав в Дугино, где гостил тогда Грабарь, он забрал картину, и на другой день ее уже повесили в Третьяковке, где, по воспоминаниям наше­го героя, она «очень выиграла в зале с верхним светом».

«Что может быть прекраснее березы, единственного в природе дерева, ствол которого ослепительно бел, в то время как все остальные деревья на свете имеют темные стволы. Фантастическое, сверхъестественное дерево, дерево-сказка. Я страстно полюбил русскую березу и долго почти одну ее и писал». Белизна березового ствола становится для Грабаря своеобразным экраном, отражающим радужные блики. Вместо черных крапинок он видит контрасты чистых красок.

Невозможно лучше самого автора передать преклонение перед красотой природы, которое он пережил. О появлении на свет картины-любимицы, «Февральской лазури», его обстоятельный рассказ: «Настали чудесные солнечные февральские дни. Утром, как всегда, я вышел побродить вокруг усадьбы и пона­блюдать. В природе творилось нечто необычайное, ка­залось, что она праздновала какой-то небывалый празд­ник — праздник лазоревого неба, жемчужных берез, ко­ралловых веток и сапфировых теней на сиреневом снегу. Я стоял около дивного экземпляра березы, редкостного по ритмическому строению ветвей. Заглядевшись на нее, я уронил палку и нагнулся, чтобы ее поднять. Когда я взгля­нул на верхушку березы снизу, с поверхности снега, я обо­млел от открывшегося передо мной зрелища фантастиче­ской красоты: какие-то перезвоны и перекликания всех цветов радуги, объединенных голубой эмалью неба. "Если бы хоть десятую долю этой красоты передать, то и то это будет бесподобно", — подумал я, - я тотчас же побежал за небольшим холстом и в один се­анс набросал с натуры эскиз будущей картины. На следу­ющий день я взял другой холст и в течение трех дней на­писал этюд с того же места. После этого я прорыл в глу­боком снегу свыше метра толщиной траншею, в которой и поместился с мольбертом и большим холстом для то­го, чтобы получить впечатление низкого горизонта и не­бесного зенита со всей градацией голубых — от свет­ло-зеленого внизу до ультрамаринового наверху. Холст я заранее в мастерской подготовил под лессировку неба, покрыв его по меловой, впитывающей масло поверхно­сти густым слоем плотных свинцовых белил различных тональностей.

Февраль стоял изумительный. Ночью подмораживало, и снег не сдавал. Солнце светило ежедневно, и мне посчаст­ливилось писать подряд без перерыва и перемены погоды около двух с лишним недель, пока я не кончил картину це­ликом на натуре. Писал я с зонтиком, окрашенным в голу­бой цвет, и холст поставил не только без обычного накло­на вперед, лицом к земле, но, повернув его лицевой сторо­ной к синеве неба, отчего на него не падали рефлексы от горячего под солнцем снега и он оставался в холодной те­ни, вынуждая меня утраивать силу цвета для передачи пол­ноты впечатления. Я чувствовал, что удалось создать самое значительное произведение из всех до сих пор мною написанных, наи­более свое, не заимствованное, новое по концепции и по выполнению». Передать перезвоны чистого цвета — цвета освещенного ярким февральским солнцем неба, снега и серебристого ствола березы художнику удалось в полной мере...

Картина «Февральская лазурь» в деталях

Голубая зима

Грабарь И.Э. Февральская лазурь. Фрагмент 1

Дивизионизм. Объединяя в единую группу три своих дугинских картины — «Февральскую лазурь», «Мартовский снег» и «Снежные сугробы», — Грабарь писал, что «каждая из этих трех картин отли­чалась от предыдущей большей степе­нью цветового разложения», причем «Февральская лазурь» стала первой на этом пути, открывая, таким образом, «новый путь, в тогдашнем русском искусстве еще неизведанный». Экзальтированное восприятие красоты находило равновесие в рациональности живописного метода Грабаря, который он назвал вслед за французскими художниками дивизионизмом, от слова «разделение» («division»). На каждом сантиметре живописной поверхности на белом фоне он разделяет и сопоставляет мазки дополнительных цветов: красного и зеленого, оранжевого и голубого (верхушки деревьев и небо), желтого и фиолетового. Мелькание в глазу зрителя этого пестрого «конфетти» мазков и создает ощущение звонких созвучий, яркости и ослепительной белизны.

«Индийское небо». Отговариваясь поначалу от приобретения «Февральской лазури» для Третьяковской галереи, И.С. Остроухов попрекал ее «индийским небом». Между тем, небо в жарких странах чаще выглядит обесцвеченным, вылинявшим. Такое интенсивно-синее небо, как на картине Грабаря, бывает именно в России — и именно солнечными зимними днями.

Березы. Окрестности Дугина осо­бенно полюбились Грабарю множеством берез. «Это странное дерево, единственное среди всех белое, редко встречающееся на Западе и столь типичное для России, меня прямо заворожи­ло», — писал художник.

Три четверти неба. Небо занимает в «Февральской лазури» примерно три четверти полотна. Чтобы достичь этого, художнику пришлось при­бегнуть к определенным техническим ухищрениям, о которых мы уже рассказы­вали, но эффект действительно получился удивительный. Хотя вот в «Мартовском снеге», написанном непосредственно за «Февральской лазурью», неба нет совсем, а картина тоже светлая, позволяющая «додумать» синее небо над осевшими мартовскими сугробами.

Следы. Грабарь иногда испытывает потреб­ность оживить пейзаж — пусть даже не столь прямолинейно, как в «Мартовском снеге», но все же. Здесь оживление вносит цепочка следов в глубоком снегу, идущая от края полотна.

Тени. Любовь Грабаря к снегу по-настоящему оформилась на даче С.В. Иванова в Яхроме, тогда же он увидел особую красоту синеватых теней на снегу. «Я впервые, — рассказывал он об этом време­ни, — познал красоту бесконечных бирю­зово-сиреневых переливов на снегу».

Продолжение следует...