Сказочные рассказы Юрия Коваля и иллюстрации Татьяны Мавриной. Книга «Снег». Продолжение

 Коваль Ю.И., Маврина Т.А.

«Солнце и снег»

          

С утра багряное, днём ли­монное, стало к вечеру зимнее солнце цвета яго­ды морошки.

Но тепла морошка-ягода, а зимнее солнце — прохладно. Чуть сколь­зят его лучи по деревьям и крышам домов, сколь­зят-пролетают по снежным сугробам.

Ослабело зимнее солнце, никак не может согреть снег, растопить, привести поско­рей весну. Быстро склоняется солнце за лес, уходит с не­бесного склона.

Солнце и снег вроде бы не такие уж большие друзья. Всю зиму старается солнце растопить снег, да ничего не выходит.

Как-то вечером шёл я по лесной дороге, смотрел, как сверкает снег под последни­ми солнечными лучами, и вдруг понял, что солнце вовсе и не старается растопить снег. Оно ласкает снег утром багряными, днём лимонными, а вечером лучами цвета ягоды морошки.

Ласкает его, балует. Ладно уж, полежи, брат, полежи в лесах до весны.

Коваль Ю.И., Маврина Т.А.

«Иней»

 

Иней, иней! Иней!

На заборе, на сарае, на вет­ках вишен — иней.

Заиндевел лес, заиндевела деревня — только люди ходят в чёрных пальто и ушастых шапках в синем и серебряном мире.

У возчика дяди Агафона заиндевели усы, а у лошади Тучки — ресницы. Хло­пает Тучка новыми ресницами, не поймёт, что это у неё там. Ещё более густыми чёр­ными и глубокими кажутся Тучкины глаза.

Все мы видели снежинку, а кто видел инеинку?

Инеинка — да такого и слова на свете нет.

А слово — неплохое. Инеинка. А ещё лучше — иненка.

Если очень внимательно приглядеться к покрытой инеем вишнёвой ветке — уви­дишь маленькую синюю сверкающую звёздочку. Это и есть инеинка, а ещё луч­ше — иненка. Она очень похожа на сне­жинку, только поменьше, посиней, посверкалистей. И она — не летает.

Жалко, что нет на свете такого слова — инеинка. А ещё бы лучше — иненка.

Но однажды я слышал, как про покрытую инеем, заиндеве­лую берёзу сказали: иненка.

Коваль Ю.И., Маврина Т.А.

«Черноельник»

Скрытые от глаз, в глубине леса прячутся чёр­ные ёлки.

Если случайный человек забредёт в черноельник, он и не заметит, куда попал. Вроде бы все ёлки зелёные, а они-то — черны.

Точно так получается и с берёзами. Люди давно привыкли, что берёзы белы, и не заме­чают, что среди них много розовых.

Глубокой зимою, в оттепель, наткнулся я на чёрные ёлки. Ветки их были завалены снегом, и я не сразу понял, что они чер­ны. И вдруг увидел, как зияет под снеж­ными шапками странная чернота.

Стало как-то не по себе.

Я и раньше слыхал про чёрные ёлки, но думал это так — болтовня.

Огляделся.

Чёрных ёлок было немного. Они стояли поодаль друг от дру­га и всё-таки окружали меня кольцом. Тут стало совсем не­приятно, что ёлки кольцом, а я — в середине.

«Окружают,— подумал я.— Сейчас двинутся, и мне — ко­нец».

Но ёлки не двигались. И ничто не двигалось, не шевелилось в глубоком зимнем лесу.

Я тронул чёрную ветку, и тут же обрушилась на меня с ма­кушки снежная лавина, завалило меня снегом, снег набился за воротник.

— Ладно, ладно,— сказал я.— Не буду я вас трогать, не буду.

В руке у меня остались три еловых иголочки. Они были чёр­ные, как уголь, а пахло от них обычной зелёной смолой. Я спря­тал их в спичечный коробок.

Присел на пенёк, посидел, посмотрел.

Лес был завален снегом, но здесь, в черноельнике, было осо­бенно глухо и темно. Совсем мало дневного света проникало в эту глухомань, а ёлки вбирали в себя свет, прятали под ветки, прижимали к стволам.

 - Ну вот,— сказал я Орехьевне, вернувшись домой.— Ви­дел чёрные ёлки. Три еловых иголочки принёс.

 - А Дедку-то видел?

 - Какого Дедку?

 - Ну как же. Там, в глубине леса, стоят кольцом чёрные ёлки, а посредине Чёрный Дедко сидит. Там прячутся самые чёрные силы, таятся под ёлочками. Как же ты Дедку-то не ви­дел?

 - И не знаю как.

 - Да ты вспомни. На пенёчке не Дедко ли сидел?

 - На пенёчке я сам сидел.

 - Ну-ну,— сказала Орехьевна и внимательно оглядела меня,— ты вроде пока не дедко. Только глаз у тебя темноват. Смотри уж — не сглазь никого.

 - Да что ты, что ты,— заволновался я.— Не буду.

 - Тогда брось эти иголки в огонь.

Я достал чёрные еловые иголочки и бросил их в печку. Они скрючились, вспыхнули и сгорели.

Коваль Ю.И., Маврина Т.А.

«Снежный всадник»

Говорят, когда выпадет первый снег,— объяв­ляется в лесах Снежный Всадник.

На белой лошади скачет он по заснеженным оврагам, по сосновым борам, по берёзовым ро­щам.

То там, за ёлками, то там, на просеке, мельк­нёт Снежный Всадник, объявится перед людь­ми и мчится бесшумно дальше — по заснежен­ным оврагам, по сосновым борам, по берёзовым рощам. Никто и не знает, зачем он появляется в лесу и куда путь держит.

 - А с людьми-то он как,— спросил я Орехьевну,— разго­варивает?

 - Чего ему с нами разговаривать? О чём спрашивать? Он ведь только глянет на тебя и сразу всё поймёт. Он, как по книге, читает, что там у тебя в душе написано.

Давно уже прошёл со­роковой день после перво­го снега. Наступила креп­кая морозная зима.

И вот как-то в засне­женном овраге увидел я, как промчался вдали Снежный Всадник.

 — Постой! — крикнул я вдогонку.

Приостановился Всад­ник, мельком глянул на меня и тут же пришпорил коня, поскакал дальше.

Сразу прочёл, что у меня на душе.

А на душе у меня ничего особенного не было, кроме тетеревов да зайцев. И валенок с галошами.

В другой раз в середине зимы встретил я Всадника. Свист­нул — и приостановился Снежный Всадник, обернулся и сразу прочёл, что у меня на душе.

А на душе у меня опять ничего особенного не было. Кроме, конечно, горячего чаю с мёдом.

Всё суровей, глубже становилась зима. Снега всё падали и падали на землю. Замело, занесло снегами леса и де­ревни.

В самую глухую зимнюю пору встретился мне Всадник в третий раз.

Неторопливо, шагом ехал он по просеке, по берёзовой роще мне навстречу. Увидел меня, остановился.

Хотел я его спросить, долго ли до весны, да постес­нялся.

Внимательно и терпеливо смотрел на меня Снежный Всад­ник, читал мою душу от конца до начала.

А что же там, у меня на душе-то?

Коваль Ю.И., Маврина Т.А.

«Ворона»

Вороны вообще-то очень умные птицы.

Идёшь, к примеру, без ружья и всегда подойдёшь к вороне близко, а уж если идёшь с ружьём,— до вороны никогда не дойдёшь.

А тут у нас вдруг одна глупая ворона объявилась. С чем угодно к ней подой­дёшь — хоть с ружьём, хоть с пушкой. Но вообще-то к ней особенно и подходить никто не собирался. Все люди заняты, у всех заботы — не до ворон.

И тогда эта глупая ворона сама надумала к людям подхо­дить. Подойдёт к трактору и смотрит, как тракторист гайки крутит. Или подлетит к магазину, сядет на крылечко и глядит, кто чего в сумке несёт — кто хлеб, а кто постное масло?

И особенно ворона привязалась к одной нашей деревенской бабе — Кольки-механизатора жене. Куда она идёт — туда и ворона летит. И уж если увидишь — глупая ворона крутится, значит, здесь где-то рядом и Кольки-механизатора жена.

Ребятишки, конечно, веселятся, да и взрослые дразнятся:

 - Эй, привет! Воронья невеста!

 - Да не воронья я невеста, а Кольки-механизатора жена!

Вот однажды пошла жена Колькина на колодец. Набрала воды, оглянулась, а ворона рядом на снегу сидит, глядит на неё вороньим глазом. Тут жена эта схватила ведро и окатила ворону с головы до ног. Обиделась ворона. Сидит на снегу мокрёхонька, глядит вслед глупой бабе.

Тут все в деревне напугались: замёрзнет ворона. А ворона залетела в магазин, уселась там на прилавке, обсохла кое-как. А потом снова полетела Кольки-механизатора жену искать.

 - Да что же это такое! — сказал я.— Чего она к ней привя­залась? Ну привязалась бы ко мне. Я бы её водой не обливал, я бы ей хлеба накрошил.

 - И ничего особенного тут нет,— сказала Орехьевна.— У Кольки-то механизатора жены по две серьги в каждом ухе. Да и на шее побрякушки висят. Вороне нравится, как они бли­стают, летает за ней, побрякушку хочет. Вот и отдала бы вороне серьгу, небось не обедняла бы.

Не знаю уж, правильно сказала Орехьевна или нет. Но толь­ко если б за мной ворона летала, если б меня любила, я бы ей крошки хлебные сыпал и побрякушки дарил, а водой бы ни­когда не обливал. Но не меня полюбила ворона. Полюбила она жену Кольки-механизатора. Вот всё-таки какая глупая бывает на свете любовь.

Коваль Ю.И., Маврина Т.А.

«Черные ушки»

Есть на свете ло­шадь, у которой не­ту имени.

Зато у неё есть чёрные ушки.

Вот если б у неё не было этих ушек, имя ей, конечно, придумали бы. А тут никто не стал ломать себе го­лову. Все звали её просто — Чёрные Ушки.

Эти два слова — Чёрные Ушки — долго говорить, но никто не пытался их сократить, никто не называл ло­шадь Черноушка или Чернушка. Всегда полностью, всегда с уваже­нием — Чёрные Ушки.

Почему-то лошадь эту в деревне очень уважали.

Предложишь ей кусок сахару — она никогда не станет сразу его хва­тать да жевать да хрумкать. Она за­думается немного, посмотрит вдаль, глянет и на солнце, понюхает твоё ухо и снова задумается. И толь­ко потом возьмёт кусок сахару, а может, и не возьмет, отойдёт в сторонку, помахивая хво­стом.

С этой лошадью я не был близко знаком, только издали кла­нялся. Я вообще-то с Тучкой дружил.

Но вот как-то раз провалился я под лёд, простудился и слёг. Лежу у Орехьевны на печке и ничего не понимаю, толь­ко слышу — люди внизу сговариваются меня в больницу везти.

 — Не поеду в больницу! — кричу.— Хочу орехов грече­ских!

Такой у меня дурацкий бред был про орехи.

В деревне, конечно, орехов греческих не достать, повезли меня в больницу. Положили в сани, и тут я увидел, что в сани запряжена лошадь, и понял, что это — Чёрные Ушки. Засмеял­ся я, что это — Чёрные Ушки, обрадовался, что мы теперь друзья.

А жар у меня страшный, такой жар, что снег кругом тает. А температура во всю длину градусника.

Лежу под тулупом и не вижу ничего, ничего не понимаю. Только снег вижу вокруг, только метель — и мелькают в снегу и в метели верные чёрные ушки.

Коваль Ю.И., Маврина Т.А.

«Прорубь»

Как только встал на реке крепкий лёд, я прору­бил в нём пешнёю прорубь.

Круглое окно получилось во льду, а через окно, сквозь лёд, выглядывала чёрная живая вода.

Я ходил к проруби за водой — чай кипя­тить, баню топить — и следил, чтоб не зара­стала прорубь, расколачивал ледок, вырос­ший за ночь, открывал живую речную воду. Соседка наша Ксеня часто ходила к проруби бельё поло­скать, а Орехьевна ругалась на неё через стекло:

— Ну кто так полощет?! Тыр-пыр — и в таз! Нет, не умеют нынешние бабы бельё полоскать. Ты полощи подольше, не то­ропись. К телевизору-то поспеешь! Вот я, бывало, раньше по­лоскала. Личико у меня от мороза — красное, руки — синие, а уж бельё-то — беленькое. А теперь всё к телевизору торопятся. Тыр-пыр — и в таз.

Как-то раз пошла вместе с Ксеней на речку дочка её малень­кая Наташка.

Пока мать полоскала, Наташка стояла в сторонке, а к про­руби подходить боялась.

 - Подойди, не бойся,— говорила мать.

 - Не... не пойду... там кто-то есть.

 - Да нету никого... кто тут есть?

 - Не знаю кто. А только вдруг выскочит да и утащит под лёд.

Отполоскали соседки свои простыни и рубашки, пошли домой, и Наташка всё оглядывалась на прорубь — не вылезет ли кто?

Я подошёл к проруби поглядеть, чего она там боялась, не сидит ли и вправду кто-нибудь подо льдом?

Заглянул в чёрную во­ду и увидел в воде два тусклых зелёных глаза.

Щука придонная по­дошла к проруби поды­шать зимним звонким свободным воздухом.

ОКОНЧАНИЕ  СЛЕДУЕТ…

Источник:

Маврина Т.А., Коваль Ю.И. Снег./ Татьяна Алексеевна Маврина, Юрий Иосифович Коваль. – М.: Детская литература, 1985. – 56 с.