Рассказ о замечательной крепостной актрисе

 

Прасковья   Ивановна   Ковалева-Жемчугова
Рассказ детям о замечательной крепостной актрисе
Автор текста: Адель Алексеева
Художник иллюстраций А. Аземша

 Расскажу вам о девочке, дочери деревенского куз­неца, которая стала одной из самых известных актрис России в восемнадцатом веке.

 Театры были тогда далеко не во всех городах. Вот почему при домах богатых людей стали стро­ить небольшие театральные сцены. И играли на этих сценах, «на киятре», как тогда говорили, слуги князей и графов, крепостные артисты.

В Москве, близ Останкинской телебашни, находится Останкин­ский дворец-музей творчества крепостных. Двести лет назад этот дво­рец   принадлежал   графу   Шереметеву.   В   этом  дворце   в   крепостном театре   и   играла   Прасковья   Ивановна   Ковалева-Жемчугова,   замеча­тельная актриса того времени.

Коротка была жизнь актрисы — трудно жилось народному таланту в крепостной неволе.

КОВАЛЁВЫ

В те времена в России на тысячи вёрст простира­лись леса. Реки, луга и пашни вдоль рек, дере­вушка — и снова леса. Были, конечно, и города, но мало их, встречались редко. А так — всё леса, да пашни, да деревушки, да снова леса...

В одной из таких деревушек, в семье кузнеца, и родилась будущая актриса.

Сколько помнит себя девочка, вокруг тёмные стены да светлые окна. Стены избы тёмные оттого, что по вечерам жгли лучину. А окна светлые оттого, что родные места славились мастерами по дереву. Ук­рашали мастера свои избы затейливыми резными наличниками. Не ве­лико и украшение, а всё веселее жить.

Часов в деревне не было. Часами было солнышко. Розовел небо­склон рассветом — шли в поле крепостные крестьяне. Со стариками и старухами, с малолетними детьми. Садилось за дальний лес солныш­ко — семья собиралась за столом.

Щи хлебали из глиняной чашки. Ели кашу. Жевали молча. Пяте­ро детей в избе, а за столом тихо.

Грозен отец, сидящий во главе сто­ла. Чуть не так — а ну-ка ложкой, да по лбу. Не до веселья. Да и то сказать — устали за день.

Старшая дочка положила ложку. Отец строго взглянул:

— Дадено — ешь!

Слово отца — закон.  Взяла  Прасковья  ложку,   и  снова — за  кашу.

Иван Ковалёв работал у барина кузнецом. Приходили к нему из окрестных деревень — коня подковать, скобу выковать, косу, ковш. От слова «ковать» и прозвище ему дали — Коваль. А потом фамилия по­явилась — Ковалёв.

И вся семья была — Ковалёвы. 

КОЛОКОЛЬЧИК

Когда  праздник    и  не  надо  работать  на  барщине, мать весело скликала дочерей: — Прасковья! Матрёна!

В руки — лукошки плетёные,  на ноги — лапти липовые, и — в дорогу! В дальний лес!

В лесу Параша находила свою любимую поля­ну. Там стоял её любимый клён. Небольшое, складное, ровненькое дерево, всё будто облитое листьями, ни в лесу среди иных деревьев такого дерева не найдёшь. Только здесь, на светлой поляне. На воле! Паша любовалась милым клёном, обнимала его.

А вокруг столько разных птиц!

—        Фьють!.. Чив, чив!.. Зью, зью!..

Она вторила им. Казалось, птицы принимали её в свой хор. Паша радовалась и чувствовала себя вольной, как птица. Тут сестра и мать звали Парашу:

—        Ay! Ay!

Шли к озеру. Садились на берегу, перебирали грибы и любовались тихими водами. Облака белыми шапками неспешно плыли в озёрной воде. Синий лес глядел на них не сердито, не угрюмо, а с тайной ду­мою. О чём была дума? Кто знает... Небось о воле, счастье, о радости жить?

Низким грудным голосом, протяжно и как бы нехотя запевала Матрёна Ивановна:

Шла утица по бережочку.
Шла утица по крутому.

Ей начинали подпевать девочки, всё скорее, всё веселее пригова­ривая:

Вы ути, ути, ути, ути, ути,
Вы куда ушли, ушли, ушли, ушли?..
А потом замедляли песню:

Воротитеся назад, Гуси серые летят!

Паша брала высоко и тонко, а мать низко. Красиво звучала песня!

Параше, когда она пела, виделся клён на любимой поляне, вырос­ший под ласковым солнцем широко и вольно. Слышался шелест вет­вей, плеск озёрных вод, шум крыльев пролетающих птиц.

— Колокольчик ты мой! — обнимала дочку мать. 

НА КИЯТР!

 - Тук!-стук!-стук! — похоже, ехала бричка.

Отец выглянул в окно.

— Управляющий!

Все всполошились.

Бричка стала.

Иван вышел на крыльцо. В бричке с управ­ляющим сидел ещё кто-то — незнакомый. Управ­ляющий сразу приступил к делу.

Барин повелели детей, которые к танцам и пению расположены,
 - Доставить на киятр!

 - Чо есть тако — киятр?

 - Киятр — это где поют и пляшут. Дурак!

 - О! — второй гость протянул к Параше руку.— Глазки подобны сливам. Пой!.. Можешь?

Параша растерянно взглянула на мать. Обе были напуганы. Тогда отец подтолкнул дочь и басом завёл:

 - Ка-лин-ка, калин-нка...
Мать нерешительно подтянула:

  - В саду ягодка малин-ка...

Параша одна высоко, с переливами продолжила:

 - Под сосною, под зеленою
Спать положите вы меня...

 - О!..— сказал человек в туфлях с пряжками. Пряжки эти Параше   особенно   запомнились.   Никогда   не   доводилось   ей   видеть   таких пряжек.

 - Барин!   Зачем   графу   надобны   наши   детки? — робко   спросила Матрёна Ивановна.

 - Веселить надобно графа, киятр они хотят! Кто господину услужить должен? Слуги, холопы его! Вы есть собственность графа Шереметева. Вы есть то же, что... эта скамейка   или эта деревня, лес.

Управляющий повернулся к девочке:

— Собирайся!  Будешь жить как барыня. Грамоту учить,  музыку, манеры господские.

Тут  только отец с  матерью  поняли,   что  их  любимую  дочь  хотят куда-то увезти. Мать побледнела, хлопнулась в ноги гостю:

—Помилуй,  батюшка,  да как же  мы  без  неё?  Без цветочка,  без колокольчика нашего?

 —Молчи, дурища! Да знаешь ли, где она жить будет? Что есть-пить будет?  Собирай в дорогу. Барыней будет твоя девчонка.

Вечером Иван Ковалёв пришёл из своей кузницы почерневший, злой, совсем сгорбившийся. Ковалёв знал своё крепостное, зависимое положение, знал, что «приписан» к графу и ни паспорта, ни права куда-нибудь уехать или пожаловаться не имел. Но чтобы не распоря­жаться своими собственными детьми! — этого он не мог стерпеть!

Кузнец клял на чём свет стоит всех: управляющего, и графа, и соседа своего, но больше всех доставалось ни в чём не повинной жене да детям.

—Угомонись, отец! — плакала Матрёна Ивановна.— На детях лица нет. Напугал ты всех.

Плакала она оттого, что увезут её любимую дочь, что некому будет заступиться за неё, угомонить вспыльчивого мужа.

А Пашенька уложила отца на лавку. Гладила отцову бороду. При­несла отцу ковш с квасом. Кузнец вдруг прижал к себе её головёнку и то ли зарычал, то ли заплакал.

—Не  плачьте,  тятенька,— уговаривала девочка.— Я  вас  не  позабуду,  не  брошу,  Бог даст,  деньги  будут,  я  вас  из  неволи  выкуплю...

ЗАЧЕМ УЧИТЬ СОЛОВЬЯ ПЕНИЮ?

На новом месте Паша увидела голубой дом с белы­ми колоннами. Вокруг дома были дорожки, такие ровные, словно их по верёвочке делали. Дорожки посыпаны жёлтым песочком. Деревья и кусты аккуратные, затейливо подстриженные. Клумбы с невиданными цветами. Пруды с прозрачной водой. Такова была усадьба графов Шеремете­вых — Кусково.

Таких девочек, как Параша, тут немало. И одна другой лучше. Подбирали их так, чтоб «ликом приятны, станом стройны и видом чтоб негнусны были, а особливо чтоб голос приятный был».

Учили будущих артистов многому. Танцевать и петь отменно. Гра­моте, арифметике, географии — науке о разных странах. Итальянскому и французскому языкам: графы-то по-французски говорят, а в операх поют по-итальянски.

Смотрела за девочками бабка Арина Кирилина. Бабка Арина гово­рила: «Граф приказали, чтоб крепкое смотрение за вами было. Чуть что — по щекам аль на воду посажу. Это ещё у нас старый барин доб­рый, а у других как?  Эвон — розгами сечь приказано».

Параша сначала пуглива была, как козочка, и неловка, как все деревенские дети. Однако когда подвели её к музыкальным инструмен­там, совсем перестала бояться.

...Жёлтые, похожие на костяные, палочки на деревянной доске издавали нежные звуки. Назывался инструмент — клавесин. А звук струн виолончели похож был на голос матери, который медленно плыл над лесным озером.

Учитель пения, приехавший в Россию из солнечной страны Ита­лии, учил Пашу нотной грамоте. Когда учитель услышал голос девоч­ки, лицо его расплылось в блаженной улыбке, и он прошептал: «Со­ловей!»

— Абсолют! — говорил он потом. Это значило, что у Параши Ко­валёвой абсолютный слух, она с первого раза без ошибок повторяла мелодию. И добавил: — Соловей! Зачем учить соловья пению?!

ГРАФ

Однажды девочки остались одни. Новенькая де­вочка, Таня Шлыкова, предложила сыграть в «молчанку».

— Как это?— спросила Паша. Та сделала «страшные» глаза и велела повто­рять:  «Сорок анбаров сухих тараканов, сорок кадушек   солёных   лягушек,   кто   промолвит,   тот   и съест».

Никому не хотелось «есть» такую гадость, и все молчали. Тут   вошла   надзирательница,   спросила   что-то,   ей   никто  не   отве­тил. Надзирательница пришла в ярость.

—Дурищи! — кричала она.— На хлеб-воду посажу!
Подскочила   к   первой   попавшейся   девочке   и   принялась   бить   по щекам.

Скрипнула дверь, и на пороге показался высокий человек в голубом камзоле.

—Мы не приказывали бить. Как ты посмела?

Так в Кускове появился молодой граф Шереметев. Отец его, Пётр Борисович Шереметев, был самым богатым вельможей при дворе импе­ратрицы Екатерины Второй.

Вельможа Шереметев захотел создать в своём имении театр. На­стоящий театр, как в Европе. И потому, отправляя своего сына Нико­лая во Францию, в Италию по другим делам, наказывал узнать, что нужно для создания театра. Юноша покупал ноты, пьесы, книги о том, как происходит театральное действие. Как строится сцена в теат­ре. Как делаются декорации. Из каких инструментов состоит ор­кестр. Как изобразить на сцене дождь, гром, наводнение...

Николай Петрович Шереметев привёз из-за границы музыкантов, архитекторов, учителей танцев, инструменты. Пусть русские крепост­ные,  глядя  на  эти  инструменты,  сделают  свои,   и  не  хуже,  а  лучше!

В Кускове Николай Петрович Шереметев взялся за театральное дело всерьёз. Читал артистам пьесы, участвовал в репетициях. Был он горяч, решения принимал стремительно, требовал полного повинове­ния. Впрочем, ему и в голову не приходило, что крепостные могли ослушаться.

Славился вниманием к ученикам. Бывал у них в «репетишной», слушал, сам играл на разных инструментах. Если кто из будущих актёров заболеет, приносил лекарства.

Граф сразу отметил среди учениц черноглазую застенчивую де­вочку — Парашу Ковалёву.

ДЕВОЧКА ПРАСКОВЬЯ ИВАНОВНА

 - Граф велели тебе идти в репетишную! — громко прошептала, вбегая, Таня Шлыкова.— Скорее, Параша!

Побежали.   Дорогой   Таня   не   умолкала:   так интересна была новость.

 - Их   сиятельство   сказали,    будто    надобно петь в опере.

 - Какой опере?

—  Теперь же узнаешь. Раз они велели. Другие, несогласные,  про тебя сказывали:  мала ещё. А граф говорят:   «маленькая, да удалень­кая»...

Параше не исполнилось ещё одиннадцати лет, когда граф опреде­лил её играть на сцене.

И вот день премьеры — 29 июня  1779 года.

В усадьбу въезжают золочёные кареты, экипажи. С запяток со­скакивают лакеи, торопятся открыть дверцы. Парадные мундиры, фраки, пышные дамские причёски. Звучит музыка, бегают слуги. Ар­тисты пробуют голоса.

А в уголке, плотно сжав маленький рот, стоит чёрненькая девочка с гладко причёсанной головкой. «Только бы не потерять от волнения голос! Только бы не забыть роль! Только бы не думать, куда девать руки, как поставить ноги!» — про себя повторяет девочка, и лицо её бледнеет, а глаза становятся всё больше, блестят всё ярче...

Зато когда надо выходить на сцену, девочка совершенно спокойна.

 Откуда взялись плавные движения?  Уверенный голос?

Сановитые гости держат в руках программки. Там напечатано, что при домовом театре его сиятельства графа П.Б. Шереметева будет представлена комическая опера Гретри «Опыт дружбы». Роли испол­няют... Возле каждой роли стояла фамилия артиста, имя и отчество. Служанка Губерт — Прасковья Ивановна... Гости возмущены: крепо­стная девка Парашка — и Прасковья Ивановна! Большой самовольник этот граф, он нарушает все правила света. По отчеству назвать девочку одиннадцати лет!

Голубой занавес поднят. Перед сценой сидят музыканты. В ложе на стульях с золочёными ножками — важные гости.

А на сцене происходит вот что. Бланфор и Нелзон — друзья. Оба любят прекрасную индианку Корали. А Корали любит Нелзона. Сила дружбы такова, что Бланфор благословляет любовь товарища.

Параша играла служанку Корали — Губерт. Маленькая Губерт бы­ла мила, изящна, лукава, послушна. Она тоже искренне верила в чест­ную  дружбу,   в   благородную   любовь,   в   настоящих,   сильных   людей.

Опера прошла с успехом, гости кричали «Браво!». Аплодировали. Вероятно, многих умилила и поразила юная актриса. А она кланялась, улыбалась и была счастлива.

Девочка поняла — она будет актрисой. Так Параша стала Прас­ковьей Ивановной.

 

 Продолжение следует…

 Источник:

Алексеева Адель. Колокольчик: О Прасковье Ковалевой-Жемчуговой. – М.: Малыш, 1988. – (Страницы истории нашей Родины)